Я хоть и притомился за целый день, а только вошел в ресторанчик — настроение заиграло, как стрелка на компасе.

В залах чистота, на кухне блеск. Поварешки на месте, ножи сияют. Помидоры, лучок, капуста, огурчики — поцеловать хочется. Будто только что душ приняли. Радуга! Натюрморт, и только. Окна, как иллюминаторы, надраены. Флотский порядок. И главное — кастрюли на плите по местам, по порядку. Это ведь хуже нет, если кастрюли у повара торчат, как попало, где попало. На плите, на табуретке, на стуле. А то еще и в кресле. И такое ведь бывает, если повар горячую кастрюлю схватит!

Я как-то пришел в пароходство по поводу яиц для команды, стою издалека перед креслом, говорю, а в ответ мне: пых-пых-пых! Я снова говорю, а оттуда снова: пых-пых-пых!

Что такое? Подошел я поближе, вижу: там кастрюля в костюм забралась, пыхтит на меня, и сверху крышечка подпрыгивает.

Вот соберутся, бывает, такие кастрюли и друг друга перепыхтеть стараются. А кастрюли не только пыхтеть, а и варить должны. Ты хоть пыхти, но вари. И мной не командуй.

Не кастрюли поваром, а повар кастрюлями дирижировать должен. Тогда они не пыхтят, а поют. Каждая о своем блюде, а вместе — симфония. Как вот у моего друга Тома.

Ножи стучат, лучок режется, помидорчики пластаются. Сразу видно, у кого Том искусству учился.

Тут и мне захотелось сказать: «Молодец, Том! Пять с плюсом! Идем, я тебя пирожком угощу».

Не утерпел я, стал с ножом за стол поработать (руки, конечно, тщательно вымыл!).

И все негритята, все двенадцать в ряд ножами застучали. И как это все красиво! Курчата шкворчат, картошка румянится, кастрюльки поют, и ножи стучат. Концерт.

Посетители, хоть и вечер, собрались, овацию устроили. И так мне приятно, что мои ученики не пыхтят попусту и не булькают, а красиво людей кормят. Ансамбль!

Очень порадовался я за Тома. Сразу видно, есть у человека компас. Не зря человек на свете живет, хорошим трудом себе на пирожок зарабатывает.

Порадовался я за него, ну и, понятно, решил: утром в дорогу! А то с блинами, наверное, беда. Но и тут маленькое неприятное событие повернуло все по-другому.

Приехали мы к Тому домой. Полночи вспоминали наш пароход, Солнышкина, Челкашкина, песни Федькина пели. Даже обсудили, как обустроить у меня на сопке Борщикленд. Устроить подъемник, плавучий ресторан «Кок Борщик». Крышу для Карлсона, норку для Мауса, домик для Белоснежки. Фантастика!

Говорить говорили, пепси пили, колу пили, а есть — ни-ни! Ничего в рот не лезло. Уложили меня спать, укрыли, говорят:

— Если есть захочется, загляни в холодильник. Будь как у себя на камбузе.

Ну ночью и захотелось поесть. Я сначала стихи декламировал: «Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски». А потом заглянул в темноте в холодильник, наелся каких-то консервов и уснул.

А утром открываю глаза, вижу, стоят мои двенадцать негритят, испуганные насмерть, спрашивают:

— Борщик, ты здоров?

— Здоров. А что?

— Зачем же ты собачьи консервы уничтожил?

Я вскочил:

— Не может быть! Не может быть!

И думаю: что я наделал? Бедных собак без пищи оставил. Не могу же я теперь так уехать! Надо собачкам что-то вкусненькое приготовить!

Стал на кухне готовить собакам, распахнул окна, и сразу потянулись люди. Очередь! И просят:

— Разрешите попробовать. Очень вкусно пахнет!

Другие рестораны обходят, а возле «Русского борща» Тома толпа. Никто же не думает, что это я для собак готовлю. Тут хозяева других ресторанов стали коситься, выражать недовольство. Смотрят как на конкурента, спрашивают:

— Кто он? Откуда взялся?

Один говорит:

— Борщик! Его вчера по телевидению из Диснейленда показывали.

Другой пальцем минусы чертит:

— Нет, — говорит, — это не Борщик. Борщик не такой.

— Конечно, это не настоящий. Настоящий из Одессы, и нос у него крючком.

— Да не крючком, а цапелькой!

Слушал я, слушал — как крикну:

— Какая разница, какой у меня нос — цапелькой или бульбочкой! Он у меня пирожком! А главное, что я Борщик, настоящий Борщик! А не верите, попробуйте борщ, который я варю, и котлеты, которые жарю, — тогда и будете чертить свои минусы!

И что вы думаете? Уписали собачий борщ и еще добавки просили. Ну что ж, я — собачьи консервы, они собачий борщ уплетают. И думаю: пора сниматься с якоря. Вот только как выбраться? Денежки тю-тю! У Тома просить на билет неловко.

А тут подходит один солидный господин, с усиками, при бабочке, кланяется:

— Господин Борщик! Не окажете ли вы мне любезность за приличную плату. У меня вечером прием. Не могли бы вы приготовить ужин для моих гостей?

Я согласился. Думаю: «Вот, кажется, выход из положения. Денежки мне сейчас очень кстати».

И знаете, работал — уши трещали. Сам себе удивлялся. Бегаю от плиты к плите, как гроссмейстер возле шахмат. Сеанс на 24 плитах! Гроссмейстер, и все! От котлет к горошку, от горошка к картошке, от картошки к капусте. Подошел хозяин, потянул носом, подбодрил:

— Я в вас верю!

Он верит, а я — варю!

Опять подошел:

— Очень верю!

Он верит, а я — варю!

Попробовал — диво! Собаки за окном визжат. У какой-то кинозвезды в Голливуде во время съемок голова от запахов закружилась.

Хозяин попробовал: «Хорошо! Только, видите ли, чуть-чуть мексиканского свежего перца не хватает. Вы посетите Мексику — тут рядом, — а я пока денежки приготовлю. О’кей?»

Я еще попробовал. Вроде все в порядке. Переперчить плохо. Но раз заказчик говорит, «недоперчил», значит, наверное, виноват, недоперчил.

Ошибки надо исправлять. Надел я свой рюкзак, взял спасательный круг, иду и думаю: «За сколько же я до мексиканской границы дотопаю?» Смотрю — тарахтит на потрепанном «мерседесе» Петькин. Таки раздобыл! Говорит:

— Садись, Борщик! Ты меня недавно подвез, и я тебя подвезу.

— А чего у тебя драндулет такой драный? — спрашиваю.

— Так и штаны драные были!

— А тысяча долларов?

— А я их, — говорит, — в автомат просадил. Думал, побольше хапнуть, а последнее выпустил.

— Глупый ты человек! — говорю, а он мне в ответ:

— Ну и ты неумный! Тебя надули, как резинового президента, а ты веришь. Ты за перцем топаешь, а они уже вовсю лопают. У них уже от твоего гороха щеки трещат! А твои денежки подавно.

Что ж, думаю, может быть, Петькин прав. Борщик человек доверчивый. Ну ошибся. Ну съели горох, и денежки тю-тю, что поделаешь. Съеденный горох обратно в стручок не засунешь. За людей обидно.

А насчет надули — ничего. Борщик не резиновый президент. Тот лопнет, нового надуют, а с Борщиком — фиг! Надувной Борщик блины печь не будет. Борщик должен быть живым, а не надутым. Я лопну — людей кормить некому будет! А раз кормить — нужен борщ, нужен хлеб, нужен перец. Значит, вперед! За перцем!

Помахал я всем рукой — и мы затарахтели. В путь. За перцем!

Поехали-то за перцем! А вот куда попали? А все из-за чего? Из-за того, что люди не могут найти общего языка, не понимают друг друга.

Едем мы по знойной дороге, всюду деревья, кусты. Апельсины, грейпфруты, бананы. Люди меня узнают, как Кота в сапогах. Фермеры, повара, прохожие, проезжие! Машут руками, снимают шапки. Сразу видно — хороший народ, народ +! Не то что какие-то там надувалы и обдиралы, сплошной минус. Я и говорю Петькину:

— Вот ты бы, если что, за кого голосовал, за + или —?

А он засопел — так что колеса задребезжали и говорит:

— Надоели мне все плюсы и минусы. За ноль голосовать буду.

Попробуй, с таким поговори!

Я, чтобы успокоиться, достал свою тетрадочку «Записки кока Борщика», читаю — не потому, что я написал, а потому, что правда и хорошо написано. Прочитал, спрятал. Снова машут прямо из дверей, в гости зовут. А в дверях — телевизоры работают. Петькин говорит:

— Смотри, вон поет звезда!

А какая звезда?! Лохмы во все стороны и язык в колючках. Такая в глотке застрянет, хирурги не вытащат.