– Откуда же это вас таких принесло? Пойду за шваброй.

Увидев еду, я полностью сосредоточилась на мысли о сосисках и консервированной фасоли, на том, как они сейчас окажутся у меня во рту. Я отчаянно хотела есть, но потребность во сне пересилила голод, и я упала лицом в тарелку; теплое яйцо размазалось по моей щеке, а я закрыла глаза и в изнеможении отключилась.

Мы вернулись каждый к себе домой, и оказалось, что быть порознь нам невыносимо. Что-то изменилось. Мы перестали быть двумя молодыми людьми, связанными страстью, между нами образовалась связь такой силы, которую ни один из нас толком не понимал. В безумии той ночи в пластиковом мешке мы стали единым целым. Не только друг с другом, но и с неукротимыми стихиями, которые чуть не забрали наши жизни. Единство просочилось в наши вены и навсегда предопределило наше будущее.

Я много раз просила маму объяснить, за что именно они с папой так ненавидят Мота, но это было все равно что пытаться поймать лягушонка в ведре, полном головастиков. Каждый ответ намекал на настоящую причину, но ни один не прояснял ее целиком: «Волосы у него слишком длинные». «Джинсы рваные». «Он превратится в грязного вонючего старикашку». «Он ленивый». «Он не водит машину». Жалкие отговорки. Наконец я услышала нечто близкое к правде: «Он городской, он не такой, как мы». Вон он, ответ, но тоже не совсем, – головастик с лапками, но еще не отбросивший хвостик.

Я злилась и чувствовала себя преданной, но все равно оставалась с Мотом, несмотря на все аргументы родителей. В ту секунду, как он вошел в мою жизнь, он заполнил ее до краев; больше ни на кого места не осталось. Развязка наступила, когда мы с ним купили коттедж на краю деревни, крошечный домик с продолговатым садиком – счастью моему не было предела.

– Ты собираешься поселиться с мужчиной до свадьбы, какой кошмар, ты нас позоришь!

Мы занимались домом – сушили все, что отсырело, чинили сломанные окна, проводили водопровод и строили уборную, – но не въезжали в него. Я никак не могла решиться на последний шаг неповиновения родителям. Мне нужно было, чтобы они полюбили Мота так же, как любила его я; чтобы они поняли меня. Но процесс уже был запущен и шел своим чередом, и рано или поздно вулкану предстояло проснуться. Извержение произошло в одно идеальное семейное воскресенье над подносом сэндвичей с лососем и кексом «Королева Виктория».

– Мне за тебя стыдно. Ты же легко могла выйти замуж за любого фермера. Какой тебе от него прок? У него нет земли. Ты никогда не будешь счастлива без земли.

Вот оно. Квакающая, мокрая, скользкая лягушка моргала на ярком свету. Она уже никогда не сможет прыгнуть назад в ведерко недосказанности. Момент был слишком острый, чтобы я услышала, что пытаются донести до меня родители, да им и не хватало слов, чтобы как следует выразить свои мысли. Я услышала только одно: раз Мот не фермер, значит, он недостаточно хорош.

Мы не переехали в коттедж; вместо этого сели на поезд и отправились на остров Скай. Местный ЗАГС был закрыт на ремонт, но временное отделение работало в свободном кабинете здания строительной компании в городке Портри, столице острова. Из какого-то странного суеверия ночь перед свадьбой мы провели в разных гостиницах, а утром встретились на парковке, среди строительных грузовиков. Был понедельник, и мы оказались неожиданным развлечением для сотрудников компании – они выглядывали из окон здания и со смехом хлопали в ладоши. На фоне серого асфальта мы смотрелись просто ослепительно: Мот в эффектном кремовом костюме, который он заказал у местного портного, и я в белом платье, купленном на распродаже в магазине «Лора Эшли». Эти наряды мы тайком привезли с собой в рюкзаках, пряча их друг от друга. В темной пыльной комнате мы взялись за руки и сказали: да, мы совершенно точно согласны – без страха, без сомнения, без замешательства, стоя за занавеской из мешковины, отделявшей нас от лавки, где какой-то строитель как раз покупал «полфунта гвоздей без шляпок».

На следующий день мы стояли на вершине Бруах-на-Фрит, одного из главных пиков хребта Блэк Куллин. Наш первый день из тысяч дней вместе. Из долины позади нас поднимались облака. Возникая из ниоткуда, они переливались через хребет рекой влаги, цепляясь за шероховатые каменистые склоны и уплывая прочь, чтобы раствориться в тепле долины. Жизнь простиралась перед нами широкой привольной рекой дней и ночей, а солнце сияло в ясном синем небе.

Потом мы вернулись в свой крошечный коттедж, где не было ни побелки на стенах, ни даже кровати, полные надежды и энтузиазма.

Нам еще предстояло рассказать обо всем моим родителям. Готовясь спуститься к дому и положить на кухонный стол свидетельство о браке, мы сидели на узловатых дубовых корнях в парке, и в животе у меня урчало от ужаса. Когда-то я лежала здесь на траве, еще совсем девочкой, сезон ягнения у овец как раз был в разгаре. Меня послали привести заблудившуюся овцу с ягненком назад на ферму. Я взяла на руки новорожденного детеныша и, тихонько блея, чтобы его мама пошла за мной, поняла, что она вот-вот родит второго, так что поставила малыша на землю и стала ждать. Я валялась на траве, подо мной была прохладная влажная почва, над головой плыли облака, а рядом лежала овца, и, глядя, как появляется на свет второй ягненок, я испытала незнакомое чувство, мощнее которого в моей короткой жизни еще не было. Все в мире едино: земля, трава, овца, я, облака. Одно громадное единое целое; законченный цикл. Я не просто лежала на земле, но была ее частью. Это оказалось глубочайшее осознание, переворот на молекулярном уровне, который все детские годы не позволял мне играть с другими детьми, зато потом привлек к Моту; в будущем он поможет мне, бездомной, выжить на голых скалах и испытать при этом вдохновение и восторг. В тот далекий день это осознание сопровождало меня, пока я шла к дому родителей, готовясь перерезать связывавшую нас пуповину, которой уже не суждено было срастись. И все это время у меня в ушах звенели их слова: ты никогда не будешь счастлива без земли.

Я перебралась к маме в хосписную палату и поселилась на стуле в изголовье ее кровати. В палату приходили и уходили медсестры, которые ухаживали за мамой; заглядывали врачи, осматривали ее и выходили, говоря «ну, теперь уже недолго»; воздух в комнате был спертый от неподвижной, удушающей близости конца. Каждую ночь по тускло освещенным коридорам больницы из мужского отделения в женское проходил, шаркая ногами, пожилой мужчина в полосатой пижаме. Он входил в палату для перенесших инсульт и шел к койке одной и той же хрупкой старушки. Каждую ночь он брал ее за руку и обращался к ней: «Мама, проснись. Мама, пошли домой. Мне нужно домой». Каждую ночь он будил ее, она в испуге просыпалась и звала на помощь, прибегали медсестры и тихо выводили его. Старушка вовсе не была его мамой, но где-то в темноте конца своей жизни этот человек пытался отыскать путь к ее началу.

Прошло четыре дня, потом десять, а врачи так и продолжали приходить, ставить галочки на бланках и говорить: «Ну, теперь уже недолго». Иногда мама открывала глаза и долгие секунды смотрела на меня, на яркий свет в окне, но в основном в изножье кровати, а потом снова опускала веки. Дыхание ее стало тяжелее, воспаление легких вернулось, оно сушило ей рот и перекрывало горло. Дни превратились в цепочки бесконечных секунд, ползком складывавшихся в минуты. Я постоянно прислушивалась, не изменилось ли ее дыхание, выискивала любые признаки того, что эти мучительные проводы скоро закончатся, но ничего не менялось, дни так и продолжали тянуться.

Я начала понимать, что медсестрам не разрешается разговаривать с родственниками ни о чем, кроме бытовых вопросов, а врачи среднего уровня запрограммированы просто переадресовывать все обращения консультирующим специалистам. Единственным способом получить ответы на вопросы было заловить одного из консультантов, когда он пролетал мимо. Я бесконечно поджидала в коридоре, боясь его упустить, и видела, как в отделение вкатывают безнадежно больных людей, как потом одного из них перевозят в палату напротив маминой, а следом идут родные, опустив головы и вытирая слезы. Два дня спустя я все так же стояла в коридоре, когда они закрыли дверь палаты, где лежало неподвижное тело, пожали руки медсестрам и ушли. Пациенты в отделении менялись, люди уходили, инсульт нарушил и изменил их жизни, но они все равно отправлялись домой. Наконец, на третий день мне удалось поймать врача-консультанта. Он быстро осмотрел маму, отметил что-то в бумагах и уже собрался исчезнуть, когда я остановила его.