– Все сделано, Пьер. Я полагаю, этого достаточно, мы ведь не собираемся отправляться в длительное путешествие. Держи! Я тут между делом порылся в сундуках с сигнальными флажками и нашел французский флаг…

– Ты весь в этом, матрос, – сказал Пьер ле Галль, на суровом лице которого читалось неподдельное волнение. – Ты не мог не знать, сколько радости мне подарит родной флаг.

Затем матрос с достоинством потянул фал, поднял на мачту небольшой стяг и снял кожаный картуз. Фрике уже обнажил голову перед национальной эмблемой. Оба друга, не говоря ни слова, энергично пожали друг другу руки.

Теперь плот соединялся с покореженным бортом «Лао-Цзы» лишь прочным канатом. Пьер взялся за длинное весло, закрепленное сзади плота и служившее рулем, и подал знак Фрике. Парижанин поднял топор и одним ударом перерубил канат.

– Прощай! Уходим в море! – зычным голосом выкрикнул бретонец.

– Да здравствует Франция! – ответил ему Фрике.

Плот отвалил от корабля и медленно поплыл, гонимый волнами; в это время кормчий умело управлял веслом, чтобы заставить суденышко обогнуть риф, возвышающийся на их пути. Послушный командам друга, Фрике поднял парус, но не выпустил веревку из рук, чтобы тут же начать действовать в случае налетевшего шквала.

Плот, гонимый бризом и морским течением, обогнул верхушку подводного камня и зашел в узкий канал, служивший своеобразным входом в бухту. Глазам обоих путешественников, потерпевших кораблекрушение, открылась удивительная картина. Темные и тяжелые океанские волны будто бы застывали у входа в узкий проход и уступали место спокойным, прозрачным водам, переливающимся всеми оттенками изумрудного цвета. Сквозь зеленую толщу воды просвечивало белое дно, напоминающее нежный атлас. Линии естественного волнореза, обрамленные ослепительно сверкающей пеной, образовывали неправильные концентрические круги вокруг небольшой бухты, защищенной крепкой плоской коралловой стеной, которая бросала вызов ударам разгневанного океана.

До берега оставалось менее пятисот метров. Это расстояние плот преодолел за весьма короткое время, и оба друга наконец ступили на неизвестную землю, затерявшуюся в безграничных просторах моря.

– Ну надо же, – воскликнул неунывающий Фрике, – это уже, по крайней мере, четвертый раз, как я становлюсь Робинзоном… А как обстоят дела у тебя, Пьер?

– О! Я уже потерял счет кораблекрушениям, которые мне довелось пережить.

– Отлично. Значит, ты обладаешь всеми навыками, необходимыми для выживания на пустынном острове. Если ты не против, то давай обследуем наши новые владения и приготовим обед. Я бы с удовольствием перекусил.

– Мне кажется, ты совершенно прав. Тем более, что не пройдет и трех дней, как наш паек станет весьма скудным из-за отсутствия еды.

– В книгах солидных авторов все Робинзоны без исключения добывают огонь с помощью двух деревяшек, которые они трут друг об друга. Крайне неудобный способ, на моей памяти такое удавалось лишь один раз, в экваториальной Африке, где мы были с моим маленьким другом, беднягой Мажесте. Сегодня дела обстоят намного лучше. У нас есть кремни, огниво и несколько метров трута. Вот эти стволы древовидного папоротника вспыхнут, как спички… Прекрасно. Все сделано. Что касается жаркого для Робинзона…

Резкий звук прервал речь парижанина, который схватился за топор и приготовился к обороне. За этим шумом последовал непрерывный треск, подобный тому, который могли бы произвести фарфоровые черепки, дробившиеся тяжелым катком.

Молодой человек осторожно двинулся вперед, дошел до середины рощи гигантских кокосовых пальм и обнаружил… краба небывалого размера, который был занят тем, что весьма оригинальным способом «вскрывал» древесную скорлупу ореха. Не останавливаясь, дабы полюбоваться столь прелюбопытным явлением, которое бы поставили под сомнение многие натуралисты, не покидающие своих кабинетов, Фрике прыгнул, занес топор над огромным ракообразным и, нисколько не страшась двух угрожающих клешней, оглушил краба сильным ударом.

– Готов, дружище, – воскликнул сияющий юноша.

Затем он схватил длинную лиану, в одно мгновение связал ею краба и направился обратно к лагерю, волоча за собой добычу.

– Вот заказанное жаркое, Пьер…

– Э! Судя по всему, сегодня день морепродуктов: «Карманный краб».[35] Такой огромный. Особенно он хорош с луком-шарлотом и масляным соусом.

– Звучит соблазнительно; но так как у нас нет ни масла, ни лука-шарлота, мы будем довольствоваться тем, что просто зажарим его в панцире.

– Тоже неплохое блюдо.

– О! Мэтр Пьер ле Галль, сегодня вы особенно внимательны к собственному желудку. А я и не знал, что вы гурман.

– Сынок, – наставительно начал мастер-канонир, – уж коли мы потерпели кораблекрушение, то не станем отказываться от всех прелестей жизни, которые встречаются на суше. Видишь ли, на земле матрос отправляется в увольнительную. И так как сегодня пришел наш черед – мы свободны в своих маневрах… Вот моя точка зрения.

– И я ее разделяю, матрос. Вот увидишь, когда наш зверь о десяти лапах будет поджарен и съеден, я тут же состряпаю тебе еще какое-нибудь изысканное блюдо. Я отсюда вижу пальмы самых разных видов, не считая саговых и кокосовых. Мы изготовим пальмовое вино, которое заставит тебя забыть вино из камбуза и супы, которые кок сдабривал исключительно жиром со своей тельняшки. О! Я хорошо знаком с жизнью дикарей. Много лет прошло с тех пор, когда я впервые изучил «Робинзонаду».

– Будь по-твоему. Но в ожидании саго и пальмового вина, я полагаю, было бы неплохо дойти до плота и взять немного сухарей и крепкого спиртного; что ты думаешь на этот счет?

– Что ты совершенно прав… Эй! Секундочку, Пьер… погоди-ка немного. Хотя мы разбили лагерь всего в ста пятидесяти метрах от берега, тебе следует вооружиться. Мы ведь не знаем, что здесь за страна, кем она населена. А добрые люди, проживающие в этих широтах, как ты справедливо заметил, весьма неравнодушны к человеческому мясу. Если бы наши желудки не были такими требовательными, мы прошлись бы по округе, но ты сам знаешь пословицу: «Голодное брюхо…

– …к учению глухо». А ты трещишь и трещишь, как попугай матушки Бигорно. Хватит болтать. Я беру ружье и…

– Там! Как я тебе и говорил.

– Надо же, черномазый.

К друзьям бегом направлялся высокий, совершенно голый чернокожий мужчина, вооруженный копьем. Возможно, его привлек аромат краба, варящегося в собственном панцире.

Увидев двух европейцев, абориген остановился как вкопанный, вытаращил удивленные глаза и широко открыл большой рот, демонстрируя частокол черных, как уголь, зубов.

– Гром мне в паруса, какая же уродина этот господин Орангутанг!

– Не соизволите ли войти, – любезно пригласил Фрике. – Вы могли бы оставить вашу алебарду в гардеробе.

Чернокожий мужчина испустил горловой крик и медленно приблизился к французам – его движения напоминали движения дикого животного, которое до ужаса боится, но одновременно сгорает от любопытства. Взгляд больших испуганных глаз с яркими сияющими белками метался от одного европейца к другому. Ободренный неподвижностью Пьера и Фрике, дикарь протянул черный палец, сухой, как сучок лакричника, и коснулся лица молодого человека. Затем он легонько потер белую кожу парижанина, как будто надеялся обнаружить под ней привычную черную физиономию. Белый цвет кожи пришельцев буквально ошеломил чернокожего незнакомца.