Весь Париж ходил также читать надпись на дощечке одного лекаря, неподалеку от площади Мобер: Такой-то, — окулист для глаз.

Но что гораздо хуже орфографических ошибок или нелепых выражений, — это наглость некоторых проказников, которые испещряют белые стены домов нескромными рисунками и непристойными надписями.

Полиция, требующая удаления с улиц грязи и отбросов, должна была бы также требовать уничтожения всех этих мерзостей, так как мало того, что мусорщики очищают город от нечистот, — нужно, чтобы на глаза наших жен и дочерей не попадались подобные изображения, гораздо более возмутительные, чем плохо выметенная улица. Продавцы эстампов в свою очередь тоже выставляют гравюры определенно непристойного характера, и мы зачем-то начинаем заводить у себя дома, на глазах молодежи, эти развратные картинки. Мы устраняем книги, способные воспламенять воображение, а в то же время украшаем комнаты подобного рода неприличными произведениями.

Гуляя по набережной, я увидел картинку, изображающую конькобежцев, а под ней прочел следующие анонимные стихи, которые, по-моему, достойны того, чтобы их запомнить:

В Риме нельзя сделать шагу без того, чтобы не попрать ногами какой-нибудь памятник старины, вызывающий внимание и уважение, без того, чтобы не увидеть вокруг себя предметов, напоминающих о завоевателях греческого искусства и властителях мира. Не таков Париж: этот город не был создан республикой, не был вылеплен греческим гением; в нем ничто не напоминает красноречивого гения, заботившегося о том, чтобы его произведение внятно говорило взорам граждан и возвышало их души. Шедеврами искусств здесь являются не общественные памятники; здесь шедевры прячутся и мельчают в домах частных лиц. Для тех, кто знает историю, от Сены и Лувра до Тибра и Капитолия — расстояние громадное.

Все древности Парижа носят готический, убогий и жалкий вид. Наше грубое происхождение запечатлено в сохранившихся у нас памятниках: в аббатстве святой Женевьевы вы видите гробницу его основателя Хлодвига. Но нетрудно убедиться в том, что это памятник нового времени и что поэтому он лишен величия; он вовсе не похож на храм Ромула.

Норманны, неоднократно грабя, сжигая и разоряя церковь и аббатство Сен-Жермен-де-Пре, оставили там одни только пустые гробницы с плохо сохранившимися надписями. То, что уцелело от древней скульптуры, свидетельствует о самом возмутительном варварстве; христианская религия никогда, даже в колыбели, не носила жизнерадостного характера; об этом свидетельствуют и эти обломки исчезнувших веков, — странных, несчастных веков, отмеченных всем позором и мраком, свойственным заблуждению и невежеству.

Желающие могут взглянуть на могилы Хильдебера^{59} и Ольтроготы^{60}, Хильпериха^{61} и жены его Фредегунды^{62}. Надписи, сохранившиеся на надгробье Хильпериха, просят живых не беспокоить его останков, а оставить их там, где они покоятся: просьба, с которой он обращается, очевидно, к северным разбойникам^{63}, нахлынувшим на королевство и аббатство: Precor ego Ilpericus non auferantur hinc ossa mea^{64}.

Старинные имена, лишенные величия и блеска; печальные, пустые гробницы; мрачные изображения, не представляющие никакого интереса; грубый и жесткий резец, — вот древности, наполняющие церкви. Гений человека был словно придавлен царящим на земле ужасом, и его дрожащая рука ничего, кроме мрачных, унылых и однообразных образов, начертить не могла. Вспомните развалины Геркуланума и Портичи^{65}; они не носят на себе печати столь мрачного воображения.

Самое интересное в Париже — это остатки того дворца, в котором у римлян до прихода франков были устроены бани; они находятся в одном из владений на улице Арфы под вывеской Железный Крест. Эти развалины носят все признаки глубокой древности. Повидимому, дворец был довольно обширен; там жили наши первые короли; туда были сосланы дочери Карла Великого после его смерти, когда Людовик Кроткий^{66}, любитель церковного пения и ненавистник любовных похождений, приказал убить их любовников. Он, вероятно, думал, — наивно говорит отец Даниэль^{67}, — что такой пример устрашит окружающих и что других любовников они не найдут; но в этом он ошибся: они у них не переводились.

Древние республики! Ваши обломки свидетельствуют о том, чем вы были. Великолепнейшие памятники монархии не стоят ваших останков, пощаженных самим временем и варварами. Боже! До чего мы ничтожны перед величественными трудами свободного государства!

Археологи очень сожалеют о статуе богини Изиды, которую ввиду ее древности долгое время оставляли нетронутой у главных врат аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Но в 1514 году одна простолюдинка, приняв эту статую за изображение богоматери, пришла возжечь перед ней целый пук свечей; когда об этом узнал настоятель аббатства, он преисполнился благочестивого гнева и велел разбить статую на куски в предупреждение идолопоклонства, а на ее месте воздвиг большой крест, который существует и по сие время.

Я часто думаю о своих предках, образ мыслей которых был так отличен от моего, а предрассудки и обычаи тем более. Когда в день святого Людовика я покидаю заседание Французской академии, — мне вспоминается, что тому назад двести лет Париж захлебывался в крови, что на улице Бетизи был заколот адмирал Колиньи^{68}, после того как еще накануне Карл IX, обнимая, уверял его в своей дружбе. Его топтали ногами, топтали человека, которому более, чем кому-либо, надлежало бы быть участником гражданской войны, дабы обеспечить Лиге успех и придать ей тот вес, то величие, которых ей не хватало. Вот Лувр, из которого тот же Карл IX стрелял в своих подданных^{69}. Убийцы Варфоломеевской ночи были отчаянными католиками, а потому в этот день лучше отправиться в Лувр^{70} послушать насыщенные солью и остроумием остроты и шутки математика Д’Аламбера^{71}; если они слегка и огорчают духовенство, то оно мстит ему при дворе, дурно отзываясь о философах. Но пусть! Философы над этим только смеются; они владеют искусством говорить решительно все тем, кто умеет понимать, а в наши дни понимают и с полслова, и поэтому можно сказать все, что хочешь. Кто первый начинает сердиться, всегда бывает неправ. О дед мой! У нас теперь совсем иные, новые взгляды! Они так далеки от ваших, что, несмотря на весь ваш ум, вы никак не могли бы и заподозрить их существование. Если бы наши внуки могли сказать про нас то же самое! Способностью совершенствоваться обладает только человеческий род, и теперь мы менее невежественны и менее дики, чем во времена Карла IX. Какое большое достижение в такой короткий срок!