Донна Бента умолкла, задумавшись: простая тряпичная кукла, и как рассуждает! А Эмилия срочно побежала разыскивать графа де Кукурузо. Ей не хотелось пачкать пальчики в чернилах, и она решила писать свои записки не своей рукой, а рукой графа.

– Граф, – сказала она, – вы будете мой секретарь, Достаньте бумагу, перо и чернила. Я начинаю писать записки.

Ученый улыбнулся:

– Записки? Но разве у создания, которое так мало прожило на свете, может быть материал для записок? Такое занятие подходит людям пожилым, жизнь которых близится к концу.

– Делайте, что говорю, и не возражайте. Достаньте бумагу, перо и чернила.

Граф принес бумагу, перо и чернила. Сел. Эмилия приготовилась диктовать. Кашлянула. Глотнула воздух… Дело в том, что она не знала, как начать, и, чтобы выиграть время, стала капризничать.

– Эта бумага не годится, уважаемый сеньор! Я хочу бумагу цвета неба со всеми его звездочками. Чернила тоже не годятся. Я хочу чернила цвета моря со всеми его рыбками. И хочу перо гуся со всеми его гусятками!

Граф поднял глаза к потомку с видом мрачного смирения. Потом попытался объяснить Эмилии, что ее капризы совершенно неисполнимы: во-первых, у донны Бенты нет гусей, а потом, такой бумаги и таких чернил вообще не существует.

– Тогда я не буду писать записки! – сказала Эмилия.

– Ваше дело… – пробурчал граф, – кто ж вас неволит? Мне же лучше. Подумаешь!…

Но Эмилия все-таки решила писать, – пока что на той бумаге, какая есть, и теми чернилами, какие есть, а там посмотрим.

– Может, когда пойдет в печать, – сказала она с надеждой в голосе, – что найдутся и бумага со звездочками, и чернила морского цвета, и гусиные перья…

Граф шумно расхохотался:

– Печатать гусиными перьями! Сказала!… Печатают литерами, такими брусочками с изображением букв.

– Ну, пускай, – примирительно отозвалась Эмилия, – я напечатаю гусиными брусочками.

Граф в ответ только вздохнул и снова поднял глаза к потолку.

Они поместились в чуланчике, забитом всяким барахлом. Сиденьем служили сложенные стопкой черепицы, а столом – перевернутый ящик. Эмилия расхаживала из стороны в сторону, заложив руки за спину.

– Ну, давайте! – наконец сказала она. – Напишите на самом верху: «Записки маркизы де Рабико». Самыми большими буквами.

Граф написал:

Записки маркизы де Рабико.

– Теперь пишите: «Глава первая».

Граф написал и ждал, что последует дальше. Эмилия, сморщив лоб, молчала…

Начать – это совсем не так легко. Гораздо легче закончить. Капнете чернильную точку, и все, или напишите: «Конец». Но начинать – это ужас. Эмилия думала, думала и наконец сказала:

– Поставьте вопросительный знак или лучше несколько… Поставьте шесть.

Граф даже рот раскрыл от удивления.

– Ну, давайте, граф! Поставьте шесть вопросительных знаков, -настаивала кукла. – Разве не видите, что я не знаю, что писать, и сама себя спрашиваю?

Таким образом «Записки маркизы де Рабико» начинались довольно странно:

Эмилия сосчитала вопросительные знаки: оказалось семь.

– Срежьте один, – распорядилась она. Граф вздохнул и вычеркнул последний вопросительный знак, оставив только те шесть, которые были ему заказаны.

– Хорошо, – сказала Эмилия, – теперь напишите один… один… один…

Граф написал три единицы: 1, 1, 1.

Эмилия обиделась:

– И очень глупо! Я ничего такого не велела писать. Я просто думаю вслух. Я хотела только сказать, чтоб вы написали один восклицательный знак после шести вопросительных.

Граф начал отдуваться и обмахиваться листом бумаги, как веером. Наконец он сказал:

– Знаете что, Эмилия? Лучше посидите пока одна и решите окончательно, что именно вы хотите писать. Когда у вас в голове будет план, позовите меня. Иначе ничего не получится.

– Так ведь начать очень трудно, граф. В книжках бывает столько разных начал. Не знаю, какое выбрать. Вы бы что предложили?

– Я бы предложил очень простую вещь; начинайте так, как начинаются почти все записки: расскажите, кто пишет, когда этот «кто» родился, в каком городе и тому подобное. «Приключения Робинзона Крузо», например, начинаются так: «Я родился в году 1632-м, в городе Йорке, в семье с достатками», и так далее.

– Превосходно! – воскликнула Эмилия. – Годится. Пишите: я родилась в году… (три звездочки), в городе… (три звездочки), в семье с недостатками…

– Зачем столько звездочек?

– Для красоты. Пишите дальше: я родилась из старой юбки тетушки Настасий. И родилась пустая. Уже после того как я родилась, меня набили такими сухими стебельками золотого цвета, которые служат, чтобы набивать матрацы.

– Скажите прямо – соломой, чтоб всем было понятно.

– Ладно. Меня набили соломой, чтоб всем было понятно, и я стала жить дура дурой, как все куклы. И была очень некрасивая. Глаза мне тетушка Настасия вышила черными нитками, и даже не шелком, а просто катушечными. Ходила я, широко расставляя ноги, как мальчишка продавец в лавке. Знаете, почему они всегда так широко расставляют ноги?

– Строение тела, – отвечал граф.

– Никакого настроения. Это от привычки с малолетства стоять за прилавком, продавая товары. Приходится пошире расставлять ноги, чтоб крепче опереться на прилавок, а то попробуй-ка простоять так с утра до вечера! Так и привыкают, а настроение тела тут ни при чем. Вот я и ходила, широко расставляя ноги. Потом я исправилась. Теперь я ноги составляю узко. В остальном я тоже исправилась. Тетушка Настасия меня много исправляла, и иголкой и воспитанием. Носишка тоже, но больше воспитанием… Я родилась немая как рыба. В один прекрасный день я научилась говорить.

– Я давно хотел знать эту историю, – сказал граф. – Вы что же, проглотили язык попугая?

– Ничего подобного. Я говорила вначале, как попугай, это верно, но язык я никакой не глотала – зачем такие гадости? Я просто проглотила разговорную пилюлю, которую мне дал доктор Улитка, отличный врач. Носишка говорит, что в пилюле была очень большая доза, потому я вначале говорила так много, что как только я открою рот, так все затыкают уши. Потом я проговорила излишек и теперь говорю на общем уровне.

– Ах, Эмилия, – сказал граф, – вы еще не дошли до общего уровня: никто на свете не говорит столько, сколько вы.

– Да, но у меня язык не без костей. У меня язык с костями. Я умею говорить вещи разумные и остроумные…

В этот момент в саду заревели, и Эмилия с графом разом повернули головы к окну. Это Киндим звал свою приятельницу немножко поболтать.

– Послушайте, граф, – сказала Эмилия, – нам с Киндимом нужно обсудить некоторые важные вопросы. Вы тут попишите один, ладно? Представьте себе, что я диктую, и пишите. Описывайте случаи из моей жизни.

– А что писать-то? – покорно спросил ученый.

– А что хотите. Описывайте и описывайте…

– Но так записки будут мои, а не ваши, Эмилия!

– А вы не волнуйтесь. Я подпишу в конце… – сказала Эмилия. Сказала и побежала в сад. Граф замер с пером в воздухе, размышляя, размышляя…

Наконец граф начал так:

"Бесхвостая лошадка была совершенно безграмотна, необразованна и ничего ни про что не знала. Эмилия стала давать ей уроки.

– Что такое дерево? – спросила учительница на первом уроке. – Не знаешь?

Лошадка сохраняла то же выражение и не знала.

– Дерево, – сказала Эмилия, – это существо, которое не умеет говорить и живет, стоя всегда на одном и том же месте. Вместо рук у него сучья, вместо ногтей – листья. В чужие дела не суется, а, наоборот, дает плоды. Одно дерево дает красные питанги – они особенно вкусные, когда уже совсем темно-красные; зеленые, желтые или мало красные никто не хочет есть. Другое дает желтые апельсины, сладкие и кислые; из кислых тетушка Настасия готовит сладкое варенье. Третье – вон как то огромное (уроки всегда происходили в саду) – дает черные шарики под названием «жабутикаба» -жа-бу-ти-ка-ба. Не надо говорить «жа-ти-бу-ка-ба», потому что все будут смеяться. Бразильские фрукты называются вообще-то очень длинно. Можно подумать, что жабутикаба величиной с арбуз. А между прочим, это самый маленький из наших фруктов. Черненький и вот такой малюсенький. Есть вопросы?