Пытаясь разглядеть треугольник: Ленин – Крупская – Арманд, я позвонила женщине-историку, которая посвятила изучению жизни и деятельности Крупской всю свою жизнь.

– Только, пожалуйста, не пишите, что Арманд любовница Ленина. Это такая чушь! Это неправда! Надежда Константиновна была очень гордым человеком, она не потерпела бы, она ушла бы, она не стала бы мешать их любви.

Сомневаюсь. Зная твердый характер Крупской, трудно себе представить, что она способна проявить гордость или унизиться перед соперницей, которая прежде всего – соратница. И помощница. И куда, спрашивается, ей уходить? От революции? От своей великой мечты, которую воплощает он? Из-за другой?

Умные женщины, желающие «держать мужа на длинном поводке», отлично умеют сделать подругой его возлюбленную и использовать ее в своих интересах – в данном случае общих, революционных. Возможно, они при этом страдают, почему бы нет – живые люди.

«В 1910 году в Париж приехала из Брюсселя Инесса Арманд и сразу же стала одним из активных членов нашей парижской группы, – писала Крупская, объясняя будущему человечеству, как все надо понимать, – она жила с семьей, двумя девочками и сынишкой. Она была очень горячей большевичкой, и очень быстро около нее стала группироваться наша парижская публика».

В то самое время у Надежды Константиновны появилась своя душевная забота: в Париже объявился Виктор Курнатовский, за десятилетие, что они не видались, побывавший во многих ссылках, на каторге, приговоренный к смертной казни, сумевший бежать из Нерчинска в Японию, оттуда в Австралию, где жил в нужде, был лесорубом, надорвался и еле достиг Парижа.

«Исключительно тяжелая доля скрутила его вконец, – пишет Крупская о Курнатовском. – Осенью 1910 года по его приезде мы с Ильичом ходили к нему в больницу – у него были страшные головные боли, мучился он ужасно… Потом он поправился немного. Попал он к примиренцам и как-то в разговоре стал говорить тоже что-то примиренческое. После этого у нас на время расстроилось знакомство…»

Как же много может сказать женщина, если хочет что-то скрыть! Невольно вспоминается жестокий разрыв Ленина со «стариками»-народовольцами в Шушенском: любое другое мнение грозит разрывом с ним – он признает только согласие с собой. Нетрудно представить, что Курнатовский в результате тягот жизни, которые Ленину и не снились, мог наконец-то примириться с жизнью, но непримиримого Ильича это не устраивало. А раз Ильича, то, стало быть, и Крупскую?

Да, в любом другом случае она и не вспомнила бы о человеке, рассердившем Ильича. Но это был Курнатовский, ее маленькая тайна. Для него она сделала исключение.

«Я зашла раз к нему, – вспоминает Крупская, – он нанимал комнатку на бульваре Монпарнас, занесла наши газеты, рассказала про школу в Лонжюмо, и мы долго проговорили с ним по душам. Он безоговорочно соглашался уже с линией Центрального Комитета. Ильич обрадовался и последнее время частенько заходил к Курнатовскому. Осенью 1912 года, когда мы уже были в Кракове, Курнатовский умер».

Писатель Марк Алданов в одном своем документальном романе рассказывает о страданиях и слезах Крупской, наблюдавшей за развитием отношений Ленина и Арманд. Если принять точку зрения Алданова и поверить, что Крупская в 1910 году страдала от ревности, то ее приход к Курнатовскому, вполне возможно, облегчил переживания?

Склонна я думать другое: по характеру скрытная, не позволяющая пятнышку появиться на белоснежной репутации своего вождя, Надежда Константиновна вряд ли искала у Курнатовского сочувствия своей ревности, даже если она и была, просто хотела бывать у Курнатовского, пусть уже старого и безнадежно больного, говорить по душам, помогать ему. Она хотела его видеть – вот и все.

А Курнатовский быстро и «безоговорочно соглашался с линией Центрального Комитета» просто потому, что хотел видеть у своей постели пусть постаревшую и подурневшую, но ту Наденьку Крупскую, впечатление о которой в долгих скитаниях согревало его душу. Ради столь скромного, едва ли не последнего желания с чем не согласишься?

Позднее, в 1912 году, в Поронине и Кракове, проводя много времени в обществе Инессы, Крупская вспоминала: «В середине конференции в Поронин приехала Инесса Арманд… у нее были признаки туберкулеза, – но энергии у ней не убавилось. С еще большей страстностью относилась она ко всем вопросам партийной жизни. Ужасно рады были мы, все краковцы, ее приезду…»

Сама Крупская тогда тоже нездорова: обостряется старая болезнь – «базедка» (так Надежда Константиновна во всех письмах к родным называла тиреотоксикоз. – Л.В.). Тюрьмы, ссылки, скитания по чужим городам подрывают здоровье женщин революции. Но какое это имеет значение, если они служат общему делу?

«Осенью мы все, вся наша краковская группа, очень сблизились с Инессой. В ней много было какой-то жизнерадостности и горячности. К Инессе очень привязалась моя мать, к которой Инесса заходила часто поговорить, посидеть с ней, покурить. Уютнее, веселее становилось, когда приходила Инесса… Она много рассказывала мне в этот приезд о своей жизни, о детях, показывала их письма, и каким-то теплом веяло от ее рассказов… Инесса была хорошая музыкантша, сагитировала сходить всех на концерты Бетховена, сама очень хорошо играла многие вещи Бетховена. Ильич особенно любил Sonate pathétique, просил ее постоянно играть – он любил музыку».

Внезапно Арманд покинула Польшу.

Крупская так объясняет отъезд Инессы: «Сначала предполагалось, что Инесса останется жить в Кракове, выпишет к себе детей из России; я ходила с ней искать квартиру даже, но краковская жизнь была очень замкнутая, напоминала немного ссылку. Не на чем было в Кракове развернуть Инессе свою энергию, которой у нее в этот период было особенно много…»

Может быть, именно здесь произошел разрыв любовного треугольника, чтобы окреп треугольник революционный?

«…Решила Инесса объехать сначала наши заграничные группы, прочесть там ряд рефератов, а потом поселиться в Париже, там налаживать работу нашего комитета заграничных организаций. Перед отъездом ее мы много говорили о женской работе. Инесса горячо настаивала на широкой постановке пропаганды среди работниц, на издании в Питере специального женского журнала для работниц…» – затверждает Крупская отъезд Инессы.

Но не все просто.

В декабре покинувшая Польшу Инесса присылает Ленину письмо из Парижа: «Дорогой, я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, говорить с тобой иногда было бы радостью – и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты “провел” расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя».

Она не хотела расставаться? Не хотела уезжать из скучной, замкнутой краковской жизни?

«Это никому не могло бы причинить боль», «ты сделал это не ради себя» – о ком это?

Надежда Константиновна?

В июле 1914 года Ленин пишет Инессе: «Пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой), все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть легко вскрыто друзьями)…

Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама, и мы поговорим об этом».

В чьи руки не должны попасть письма? Кто такие друзья? Соратники или охранка? О ком это?

Надежда Константиновна?

Итак, попробуем думать, что с 1909 года у ленинской революции место Возлюбленной революции было прочно занято. Возлюбленная вместе с Женой работала на революцию не покладая рук. Возлюбленная моталась по Европе как большевистская связная, писала статьи для большевистских изданий, работала по организации съездов и конференций, переводила с языка на язык несметное количество чужих статей революционного содержания и множество документов, она сидела в европейской тюрьме за свою деятельность, причем в тяжелейших условиях. Возлюбленная революции делала для нее так же много, как Жена революции, но вряд ли испытывала необходимость взять на себя еще и весь быт Владимира Ильича, кое-как улаженный неумелой Крупской вместе со своей умелой матерью. Возлюбленная понимала, что семейное соединение ее с Лениным может оказаться если не гибельным, то неудобным для русской революции: ни пятнышка не должно замарать прославленную жилетку Ильича. Всем троим лучше было ничего не менять.