– Шеф! – позвала я. – Вы опять?
– Ах, прости, забыл! – Он сразу перестал вращаться.
Мы с девчонками поклялись отучить директора от вредной привычки использовать свое посадочное место как карусельку, после того как он умудрился намотать на ножку кресла телефонный шнур, оборвал его и потом полдня бегал по конторе, безвинно честя на все корки телефонную компанию и нас заодно.
– Слушай, какая история, – сказал шеф.
Я сложила ручки на коленках и приготовилась слушать.
Оказывается, сегодня утром Бронич послал Томочку в банк: у шефа кончилась наличность. А Томочка не только не справилась с делами, но еще умудрилась на подступах к банку получить травму, которую вполне можно было считать производственной – раз секретарша в этот момент находилась при исполнении служебных обязанностей. Наша крошка-Дюймовочка попала под небольшую снежную лавину, которая сошла с нечищеной крыши банковского здания. Ее не засыпало, но легкое сотрясение мозга она все-таки получила. Это выяснилось в больнице, куда травмированную красавицу с ветерком домчал какой-то свидетель данного происшествия. Очевидно, наша секретарша пережила шок, а свидетель – пресловутый экзистенциальный катарсис, потому что сама Томочка сообщить Броничу о ЧП не сообразила, а вот добрый человек не поленился разузнать наш служебный телефон и позвонить.
– Кто-нибудь должен съездить к Томочке и забрать у нее банковские документики, – сказал шеф. – А заодно навестить больную и все такое прочее… Апельсинчиков ей отвезти, что ли…
– Лучше денежек, – вкрадчиво посоветовала я. – Раз уж у нас сегодня день зарплатки.
По омрачившемуся лицу шефа было видно, что он не планировал распространять день зарплаты на весь трудовой коллектив, но деваться было некуда.
– Ладно, отвезешь Томочке денежек, – Бронич выиграл трудный поединок с не красящей его жадностью. – Заберешь у нее документики, а потом с ними сгоняешь в банк.
– Только на общественном транспорте я гонять не буду. Сами видите, что творится: трамвайчики к рельсам примерзают, троллейбусики в сугробах застревают, – напомнила я, потыкав пальцем в окно.
Оно представляло собой вставленную в модерновую алюминиевую раму картину «Зимняя сказка», но сказка эта была страшной, как те истории, которые сочиняет моя дорогая мамуля – знаменитая писательница, автор мистических ужастиков.
До середины декабря стояла нормальная для нашего южного края теплая погода, столбик термометра не опускался ниже плюс двенадцати градусов, но на прошлой неделе он упал, как подкошенный, в жуткие минуса. Город завалило снегом и заморозило, причем первыми, как водится, в глубокий анабиоз погрузились коммунальные службы. Начались проблемы с отоплением и транспортом. Неожиданно суровая для нашего региона зима радовала только нерадивых школьников, которые получили уважительную причину для пропуска занятий.
– Организуйте мне доставку, – попросила я.
Шеф призадумался. Служебного транспорта у нас нет, а финансировать мою поездку на такси Броничу откровенно не хотелось. Он уже начал говорить что-то о том, как полезны пешеходные прогулки на свежем морозном воздухе, и тут на мое счастье приехал Юрий Павлович Куконин.
Узнав о чрезвычайном происшествии с нашей секретаршей, он ужасно разволновался и в непечатных выражениях отказался терять время на просмотр печатных образцов, когда Томочка лежит в больнице, бедняжка, одна-одинешенька.
Моя коллега Зоя Липовецкая попыталась довести до затуманенного беспокойством сознания Куконина тот факт, что в травматологическом отделении городской больницы нынче полный аншлаг и Томочке там не скучно: компания большая. Зойка даже прочитала вслух опубликованную в городской газете заметку под названием «Холодная зима – горячая пора для травматологов», но Юрий Павлович, как заведенный, повторял одно: Томочка лежит там одна, лежит одна…
Наконец мы смекнули, что господин Куконин подсознательно жаждет разделить с Томочкой больничное ложе, и тогда все устроилось наилучшим образом. Шеф попросил Юрия Павловича отвезти меня в больницу к Томочке, чтобы передать пострадавшей апельсины, зарплату и наш общий привет, и господин Куконин с восторгом согласился.
И вот теперь мы с риском для жизни мчались по ледовому катку, в который превратилась транспортная артерия, держа курс на больницу. Мне очень хотелось верить, что мы попадем туда в качестве посетителей, а не пациентов. Кто как, а я вовсе не рвалась составить компанию травмированной Томочке!
Разговоров в дороге мы не вели, и я от нечего делать украдкой рассматривала Томочкиного поклонника. Юрий Павлович был очень даже ничего, только ростом маловат – по моим меркам, конечно. Рядом с ней он сошел бы за Гулливера.
Господин Куконин производил впечатление состоятельного человека, который свободно может позволить себе прикуривать от сторублевых купюр, просто не опускается до таких пошлых жестов. Юрий Павлович был дорого и со вкусом одет, отлично подстрижен, гладко выбрит и слегка надушен. Я-то сама не люблю лощеных мужчинок, на мой взгляд, между ними и симпатичными мне мачо разница примерно такая же, как между пиджаком из леопардовой шкуры и живым леопардом. Но Куконин изначально, до того, как его испортили деньги, явно был неплохой фактурой, так что даже пиджак из него получился симпатичный.
Обручального кольца на пальце у Юрия Павловича не было, и это должно было порадовать Томочку. Она уже не раз доверительно жаловалась мне, что ей надоело быть эмансипированной девушкой, самостоятельно зарабатывающей себе на «Орбит» без сахара и колготки со стрелками. То есть Томочка говорила об этом иначе, проще и яснее, примерно так: «Хочу богатого котика!» Хотя господин Куконин не канал за леопарда, он вполне мог сойти за породистого представителя семейства домашних кошачьих – за британца, например. Щечки у Юрия Павловича были подходящие, хотя темперамент его отличал отнюдь не англосаксонский. Как он распереживался, узнав, что Томочка попала под снежный обвал!
Очевидно, волнение влюбленного Куконина за время пути не улеглось, потому что в подъезд больницы он влетел, как мячик для гольфа в свободную лунку. Даже машину запер уже на бегу, с расстояния в несколько метров, благо дрессированная иномарка реагировала на команды с брелочка-пульта. Сам Юрий Павлович ни на какие внешние раздражители не реагировал, даже мой вежливый окрик пропустил мимо ушей.
– Юрий Павлович, вы мне не поможете? – с нажимом спросила я в спину бегущего, как стайер, Куконина.
И безо всякого ответа поняла, что не поможет. Юрий Павлович рванул на третий этаж по лестнице, даже не заметив гостеприимно открытые двери лифта.
Сгибаясь под тяжестью авоськи с апельсинами, я вошла в кабину и прибыла в травматологию немного раньше Куконина, совершающего забег по ступенькам.
– Привет, Томчик! – сказала я, войдя в палату, тесно заставленную допотопными кроватями с панцирными сетками.
На одном из таких сооружений полулежа-полусидя помещалась наша Томочка. Глубоко продавленная сетка кровати провисала, как гамак, и разглядеть прячущуюся в подушках миниатюрную девушку представлялось возможным лишь потому, что больничные подушки были плоскими, как блинчики из пресного теста.
– Ой, Инночка, зайка, привет! Ты ко мне? – Она обрадовалась и отложила в сторону иллюстрированный журнал с крупным натуралистическим изображением уха, отягощенного монументальной серьгой с неприлично большим бриллиантом.
Украшение такого размера оттянуло бы маленькое ушко Томочки до плеча, уподобив его эллиптическому слуховому органу статуи с острова Пасхи или собаки породы бассет-хаунд. Вообще-то мне бассеты нравятся, у моего сердечного друга Дениса четвероногий друг как раз такой породы, пес Барклай, совершенно умилительная душка. Но Томочку, в отличие от Барклаши, мочки, болтающиеся в районе грудной клетки, вряд ли украсят… Впрочем, я не стала огорчать этим нашу Дюймовочку.
– Присматриваешь новые сережки? – улыбнувшись, спросила я.
– Ах, солнышко, уж больно дорогие! – вздохнула Томочка, с сожалением посмотрев на картинку.
