Колотов сделал несколько беспорядочных пассов руками, затем замер, направил на Маратова полусогнутые пальцы и, насупив брови, произнес загробным голосом:

— Раз, два, три!

На счет «три» благородное, слегка потрепанное лицо живописца налилось злобой, глаза подернулись мутной пеленой, как перед буйным припадком, и он выцедил, прерывисто дыша:

— Сумасшедший дом!.. Произвол!.. И на вас есть управа! — Новый человек! — восхитился Колотов.

— Вы ответите! Это просто так не пройдет, — продолжал яриться седой художник. — Меня знают в городе!..

— Вы достойный человек, никто не оспаривает, — заметил Колотов. — Но наши действия вынужденны. — Колотов широко и добро улыбнулся. — Сейчас я все объясню.

Он захлопнул входную дверь, с удивлением обратив внимание на то, что изнутри она обита высшего качества белым, приятно пахнущим дерматином. Да и прихожая в мастерской, как в квартире у сановного человека, отделана темным лакированным деревом, на стенах причудливые светильники, пестрые эстампы, под ними два мягких кресла, стеклянный прозрачный столик, плоский заграничный телевизор с чуть ли не метровым экраном. Замечательная жизнь у отечественных живописцев. А все жалуются…

Колотов прошел в небольшую квадратную комнату, Маратов, нервно одернув длинный, заляпанный краской свитер, деревянно шагнул за ним. И здесь неплохо. Светлые узорчатые обои, стереоустановка, опять же картины и эстампы. Только вот, прав был Лаптев, не совсем чисто. Несколько сдвинутых вместе кресел опоясывали маленький столик с остатками вчерашнего, видимо, бурного ужина — грязные тарелки, пустые бутылки, окурки повсюду — на полу и даже на кушетках.

Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, вспомнил Колотов. Споры, разговоры, смех, вкусные напитки, влажная духота, и завлекательная дикторша по левую РУКУ. рядом, вплотную, можно ласково коснуться невзначай…

Колотов провел по лицу ладонью, усмехнулся, повернулся к Маратову:

— Интересная у вас жизнь, Андрей Семенович, выставки, вернисажи, премьеры, банкеты, много знакомств, много замечательных людей вокруг…

— Неплохая жизнь. — Угрюмый художник стоял у окна, скрестив на груди руки. — Да не вам судить.

— Но много и случайных знакомств. — Колотов не реагировал на такие нехорошие слова. — Кто-то подошел в ресторане, кого-то привели в мастерскую друзья. Так?

Художник молчал, неприязненно глядя на Колотова.

— И разные бывают эти знакомые, и плохие, и не очень, честные и нечестные, — с простодушной улыбкой продолжал Колотов. — Всем в душу-то не влезешь.

— Что вы хотите? — нетерпеливо спросил Маратов.

— Помогите нам. Вспомните одного занятного человечка. Лет сорока пяти—пятидесяти, высокий, дородный, радушный, хорошо одевается, ходит вальяжно, глаза серые, нос прямой, чуть прижатый внизу, зовут, по-моему, Василий Никанорович, иногда кличут… Стилет.

Маратов покрутил головой.

— Не знаете? — уточнил Колотов,

Художник опять покрутил головой, разжал руки и, тщательно послюнявив палец, стал стирать пятно охры, въевшейся в свитер, видать, не один год назад.

— У меня есть человек, — сказал Колотов, разглядывая городские пейзажики, развешанные на стенах, — который подтвердит, что видел вас вдвоем. Два раза.

— Да мало ли их, с кем я встречаюсь! — опять взъярился Маратов. Седые волосы встопорщились на висках. — Пети, Саши, Мани…

— Я про это и говорю. — Колотов сделал наивное лицо и заговорил с художником, как с дитем. — Вспомните, вспомните… — Он указал на дверь, расположенную напротив входной. — Что там?

— Рабочее, так сказать, помещение, — словно декламируя стихи на торжественном вечере в День милиции, проговорил Скворцов. — Прибежище, так сказать, творца. Короче говоря, мастерская. Скульптуры, картины, мольберты и кисти…

Колотов посмотрел на дверь, потом на Скворцова, потом опять на дверь. Скворцов хмыкнул.

— Пойдем понаслаждаемся, — сказал он Лаптеву.

— Доброе помещение, — заметил Колотов, повернувшись к художнику. — Вторая квартира. Не многовато, а? На одного?

— Не понял?! — вскинул голову Маратов. — Я по закону. От исполкома Мне положено. За свои деньги!

— Притон, — коротко квалифицировал Колотов и кивнул на грязный стол.

— Дружеская встреча по поводу…

— Антиобщественный образ жизни. Система.

— Да уверяю вас, это не так.

— Заявления соседей…

— Завистники…

— Связь с уголовно-преступным элементом, совращение малолетних, наркотики…

— Да нет же, нет!..

Глухо грохотнуло в мастерской, мелко задрожал пол под ногами. Маратов насторожился, посмотрел затравленно на безмятежного Колотова и кинулся в мастерскую. Не добежал. В дверях перед ним вырос Скворцов. Он сокрушенно качал головой. Лицо у него было расстроенное и виноватое, в глазах искренняя мольба о прощении.

— Случайно, — тихо проговорил он. — Не нарочно. Я такой крупный, плечистый, а у вас там всего так много. Тесно. Задел ба-а-льшой бюст, — он вздохнул, показал руками, какой был большой бюст, — какого-то толстого, ушастого дядьки…

— О, боже! — прозудел Маратов. — Это же директор универ… — Он махнул рукой.

— А там еще остался Лаптев, — произнес Скворцов и указал пальцем себе за спину. — Он тоже немаленький.

Маратов тряхнул головой, как лошадь после долгой и быстрой дороги, повернулся к Колотову.

— Знаю я этого Василия Никаноровича, — негромко сознался он и, помедлив, раздраженно повысил голос. — Знаю! Знаю!

— Вот так бы сразу, — заулыбался Колотов.

— Иезуиты! — не сдержался художник.

— Оскорбление при исполнении? — справился Скворцов у Колотова.

— Кто-то привел его ко мне, не помню кто. — Художник ногой загнал под стол валявшуюся на полу пробку. — Мы сидели, выпивали. Народу было много. Шум, гам. Музыка. Я был пьян. Познакомились. Он мне понравился — широкий дядька. Я ему тоже вроде. На следующий день он пришел. Работы мои смотрел. Купил кое-что. Дорого дал. Я отказывался, а он — нет, мол, бери, ты, мол, настоящий художник, ну и так далее. Потом раза два встречались. Он мне заказы делал. Пейзажики разные… Я писал.

— Все? — спросил Колотов.

— Все. — Маратов приложил руки к груди.

— Как вы связывались?

— Он звонил.

— Как его найти, вы знаете?

— Нет, нет, нет.

Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, потом закатил глаза и покачал головой.

— Там такое!.. — наконец подал он голос.

— Ну, — поторопил его Колотов.

— Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, простой русской крестьянки, — зачастил шофер, — были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и эта… непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная…

— Как вы смеете? — лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. — Вы не имеете права обыскивать Покажите ордер!..

— Это случайность, — успокаивающе проговорил Колотов. — Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения поведал нам. Так? — повернулся он к Лаптеву.

— Конечно. — Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника, мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.

Художник с силой потянул вниз длинный свитер, повел подбородком.

— Я буду жаловаться! — сквозь зубы веско проговорил он.

— Ладно, хватит! — отрезал Колотов. — Закончили наши игры Давай все, как есть, живописец Начал говорить, говори до конца. — Колотов извлек из кармана листок. — Вот опись похищенных за этот год икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих…

Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтым — это деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица в ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном…»