Маллер откинулся на спинку стула и заговорщицки произнес:

— Переписав эти импульсы на мозг любого человека, мы получим второго гения, ни в чем не уступающего прототипу. Не нужно будет многолетнего обучения, изнуряющих тренировок — ничего!

Он извлек из-под стола потрепанный чемоданчик.

— Вот он, мой аппарат! В нем хранится сейчас мнемограмма талантливого пианиста. Пять минут перезаписи, и человек становится гением! Все дело за тобой.

Я с сомнением посмотрел на Джека. Судя по всему, пить ему не следовало, потому что глаза его блестели, а длинное лицо вытянулось еще больше. Мне вдруг стало смешно.

— И ты предлагаешь испытать аппарат на мне? — засмеялся я ему в лицо. — Ведь тебе прекрасно известно, что я окончил не только университет, но и консерваторию. И именно по классу фортепьяно. Я еще не настолько пьян, чтобы забыть про это.

Маллер всегда был славным парнем. Он ничуть не обиделся, что его заподозрили в мошенничестве, и только пожал плечами.

— Поэтому я и обратился к тебе. Ты лучше разбираешься в музыке. Без тебя я не смогу оценить результат опыта.

Пожалуй, он говорил дельные вещи. Надо было брать быка за рога. В конце концов, риска никакого.

— А потом? — спросил я.

— Когда ты во всем убедишься, — зашептал мне в самое ухо Джек, — мы организуем акционерное общество по производству гениев. Посредственные актеры, бесталанные музыканты, спортсмены-аутсайдеры тысячами кинутся к нам. Мы освободим мир искусства от посредственности. Спортивные боссы отвалят нам миллионы, чтобы только заполучить нового Кассиуса Клея или Пауля Андерсена…

В новогоднюю ночь люди не всегда рассуждают логично, но способность здраво мыслить не совсем еще покинула меня. Я подумал, как изменится судьба человека, внезапно получившего чудесный дар? Не сломается ли вся его жизнь? И будет ли он счастлив, оказавшись выбитым из привычного состояния? Каким станет его мировоззрение, когда он, доселе незаметный маленький винтик нашего общества, вдруг осознает свое превосходство? Что сделает людоед, получив в руки лазерное ружье?

Тут я опомнился. Все это бред, а я философствую.

Джек словно угадал мои сомнения.

— Первую пробу я уже сделал на себе. Видишь? — он указал на свежую ссадину, украшавшую фаланги пальцев его правой руки. — Ах, какой это был удар! Он лежал и смотрел на меня круглыми от ужаса глазами, а потом уполз из комнаты на четвереньках.

Это было для меня новостью. Верзила Маллер прежде не мог обидеть и мухи.

— А ну, давай! — решительно сказал я, ставя локоть на стол. Но борьба длилась недолго. Через несколько секунд моя рука оказалась прижатой к столу.

— Гирями балуешься, — пробурчал я недовольно. Но он только засмеялся.

— Ах, если бы мне снять мнемограмму с чемпиона! Увы, это был паршивый боксеришка, с трудом пробившийся в профессионалы.

Я разозлился. Если все сказанное Маллером правда, буду последним идиотом, отказавшись от игры.

— По рукам! — сказал я. — Что нужно сделать?

— У тебя в гостиной, конечно, есть рояль, — задышал мне в щеку Маллер. — После перезаписи мы оставим твоего избранника возле инструмента, и ты сам во всем убедишься.

Я стал оглядывать зал. За столиками сидели люди — молодые и старые, веселые, грустные или равнодушные. Публика была довольно пестрая, как и обычно в этом ресторане. Любого из них я могу сделать гением.

Что, если выбрать того старичка? Пусть он хоть в старости испытает радость в жизни. Или парня в полосатом свитере? Но он вряд ли захочет покинуть свою девушку. Тогда, может быть, подойдет вон тот унылый субъект, скучающий у окна над порцией дешевого виски? Нет, ему нельзя доверять чудесный дар. Как только у него заведутся монеты, он сопьется. Его сосед по столику жуликоват на вид. Такому подошло бы стать зазывалой у рулетки, а не музыкантом.

— Только не объясняй ему ничего, — бубнил мне в спину Джек. — Скажи просто — научный опыт. В крайнем случае дай ему пять долларов.

Наконец я увидел человека, который был мне нужен. Он был долговязый, как и Маллер, с открытым нервным лицом. Такие люди очень тонко ощущают красоту и радость жизни.

Незнакомец ничуть не удивился, когда мы подошли к нему и не очень внятно изложили свою просьбу. Как ни странно, он согласился на эксперимент. Быть может, наши физиономии показались ему заслуживающими доверия. Он даже отказался от пяти долларов вознаграждения.

Через десять минут мы вошли ко мне в квартиру. Джек извлек из чемодана кожаный шлем со свисающими проводами и водрузил это сооружение на голову нашему гостю. На запястьях он укрепил кожаные браслеты с электродами,

Я с интересом наблюдал за манипуляциями Маллера. Ровно через пять минут он спрятал свои провода и сказал, что первая часть опыта окончена. Теперь по условию незнакомец должен пробыть в этой комнате час.

Мы вышли. Я не удержался и оставил в двери небольшую щель, через которую, как мальчишка, стал подглядывать за незнакомцем. Тот сидел в кресле перед журнальным столиком, закинув ногу на ногу, и рассматривал рекламную фотографию какой-то красотки.

Когда пятнадцать минут прошли без всякого результата, я отошел от двери, уселся напротив Маллера и закурил. Джек тоже взял сигарету и стал нервно разминать ее. Мы молча пускали дым в потолок и старались не глядеть друг на друга.

Прошло тридцать минут.

Маллер как-то сник. Мне стало жалко его. В конце концов, этого и следовало ожидать.

Сорок минут…

Словно пружина подбросила нас! В соседней комнате стукнула крышка рояля.

Мы прилипли к щели в дверях. Незнакомец, ссутулившись, стоял перед открытым роялем. Вот его пальцы неуверенно пробежали по клавишам. Он наклонил голову, прислушиваясь к голосу инструмента, потом решительно пододвинул стул и сел.

Я в восторге двинул Джека кулаком в бок. Тот улыбнулся и подмигнул мне.

Из гостиной раздались первые аккорды.

Боже, что это была за игра! Я никогда не подозревал, что мой древний «Вильгельм Менцель» способен на такое волшебство. Клянусь, я не слыхал подобного исполнения ни разу в жизни. Это был водопад звуков, могучая Ниагара, которая обрушилась на меня, оглушила, закружила, помчала куда-то, заставив потерять всякое представление о времени и пространстве. Гордые, величавые звуки реяли над миром, заставляя плакать от внезапного ощущения бесконечного счастья, трепетать от нежности, замирать от гордости, благоговеть перед величием Вселенной, раскрывающей тебе свои нежные объятия…

— Ничего не понимаю, — пробормотал Джек, когда звуки внезапно оборвались, — ведь это же Бетховен!

— Ну и что же? Бетховен, Григ или Шуберт — все равно это гениально! И гений — ты!

— Но я перезаписывал только Сонату до бемоль минор Моцарта! Больше ничего… Он не мог играть Бетховена! Здесь какая-то чудовищная ошибка!

Джек замолчал, потому что незнакомец открыл дверь. Мы впились в него взглядами, ожидая всего: удивления, восторга, слез, взрыва благодарности… Но он был абсолютно спокоен.

— Если не ошибаюсь, час уже прошел. Я могу быть свободным?

— А… что вы играли? — промямлил Маллер. Мне показалось, что его сейчас хватит удар.

— Это моя любимая вещь, — сказал незнакомец. — Прошу прощения за то, что позволил себе скоротать время за роялем. У вас весьма неплохой инструмент.

И тут меня осенило, почему его лицо все время казалось мне знакомым.

— Вы Джон Гринберг? — выпалил я. — Лауреат Международных конкурсов пианистов?!

— Да, это я, — улыбнулся наш гость.

Позднее Джон Гринберг признался нам: