— Передачу принесем, — хихикнул Лева.
— Как днем? — удивился Игорь. — Лохматый велел к двенадцати на пляже быть, в бухту Тихую пойдем.
— Плевал я на него, — спокойно отозвался Гоша и повысил голос: — Плевал, понимаешь? Хочу — приду, хочу — нет, — и снова наклонился к Ромке. — Ты меня в столовке, знаешь, как обидел, да еще при девчонке… На всю жизнь… Я, знаешь, какой мстительный… Ты вот завтра здесь отдыхать будешь, а я ее в кино приглашу…
— На детский сеанс, — угодливо подхихикнул Лева.
— Думаешь, не пойдет? — спросил в упор.
— Уговорим, — заверил Игорь.
— А если сейчас прощение попросишь, — вдруг ушастый стал добрым, — только на коленях, так и быть, отпущу.
— А лохматый? — испугался Лева.
— Да плевал я на него, — взорвался Гоша, — слышал, плевал! Ты думаешь, он правду нам говорил? Выкуси! Врет — я же вижу… Только таких простачков и водить за нос… Что-то нужно от нас, вот и крутит, угощает…
— Ага, — трусливо согласился Лева, — что-то нужно. Адрес у меня взял, в блокнот записал, московский. Только, говорит, друзьям ни слова, писать, говорит, тебе буду…
— И долга, говорит, нету, — удивленно вставил Игорь. — Это, говорит, от чистого сердца…
— Ага, — обрадовался ушастый, — и вы учуяли? Я же говорю: задаром добрым не будешь.
Тут Ромка не выдержал, заворочался, напрягаясь, силясь растянуть веревку.
— Сволочи, — хрипло заговорил он. — Пижоны! Подонки продажные!
— Заткнись! — Мордастый ногой толкнул Ромку.
— Убью гада! — вскочил Лева и даже замахнулся. — Убью!
Гоша поднялся, сплюнул сигарету.
— Пошли! — сказал зло. — Он упрямый, я тоже… Пойдем, старики, топаем…
Съемки закончились в двенадцать ночи, и пока Оксану довезли до дома, было уже без четверти час.
Она удивилась, что Ромка не вышел навстречу. И еще больше удивилась темноте окон и тишине погруженного в сон дома. Только горела небольшая лампочка на веранде и тетя Сима читала за столом. Нет, она даже не читала, она спала, уткнувшись в раскрытую книгу.
Оксана шла к дому, и предчувствие какой-то беды охватило ее.
— Где Ромка? — спросила девочка у Жучки, неожиданно появившейся на ступеньках веранды.
Собака непонимающе смотрела на девочку и, повизгивая, прыгала, пытаясь лизнуть руки. Проснулась тетя Сима.
— Приехала наконец, — сказала удовлетворенно. — Сразу к умывальнику, грим смывать. Я теплую воду берегу.
— А где Ромка? — спросила настойчиво девочка. — Он разве не приходил?
— Откуда я знаю, — пожала плечами тетя, — спит, наверное, без задних ног…
«Спит? — она даже расстроилась. — А говорил, ждать будет».
Девочка на цыпочках прошла к двери его комнаты и прислушалась. Но все равно ничего не услышала и почему-то успокоилась.
«И пусть спит, — решила она, — он ведь устал».
— Ну где ты там? — шепотом позвала с веранды тетя. — Вода же остывает.
— Здесь я, здесь!
Она ужинала и все время одергивала тетю:
— Ну что вы так громко… спит же…
— Подумаешь, — отвечала тетя, — он спит. Все спят — и мать, и брат, и отец…
— Отец опять приехал?
— Опять.
— Так быстро? А Ромка тогда говорил, что на три недели…
— Не знаю, что говорил тебе твой Ромка, — сердито ответила тетя, — только ты ешь поскорей да на боковую… неужели еще не устала?
— Нет, — весело, беспечно отозвалась она, — ну, ни капельки. А правда, тетя, он у них хороший?
— Кто?
— Ну отец. Антон Силыч. И отчество мировецкое… Он знаете какой? — спросила и сама же ответила: — Как Ромка.
— Эх, — то ли вздохнула, то ли зевнула тетя. — Это Ромка такой, как отец…
Они ушли. И остался Ромка один на один с темнотой ночи. Ныли затекшие, вывернутые назад руки, саднило колено и очень болела разбитая губа.
Как же так получилось? Где, когда сделал он ошибку? Может, зря пошел с ними, зря не убежал? Капитан Никифоров сказал бы примерно так: «Вот опять вроде бы нелепость, случайное совпадение, а на деле ясно выраженная логика поведения, логика событий». В самом деле, думал Ромка, если бы он тогда не повздорил с «ковбоями» в столовой, они бы не подкарауливали его сегодня на Зеленой. И если бы тогда, на пляже, не обратили внимания на лохматого, если бы он сегодня в ресторане не встревожил его, не лежал бы он сейчас на острых обломках ракушечника таким беспомощным…
Вот тебе и случайность, вот тебе и совпадение.
«Нет, — сказал бы капитан Никифоров, — это логика действия и Ромки и этих „дружков“, это логика нашей борьбы».
Так думал, так рассуждал сам с собой Ромка Марченко. И постепенно, утомленный и борьбой, и навалившейся бедой, и непроходящей болью в голове, он заснул.
Заснул крепко, по-мальчишески, в очень неудобном положении.
А Оксане не спалось. Она беспокойно переворачивалась с боку на бок и все не могла заснуть. Что-то неуловимо-тревожное сжимало сердце, и приходилось дышать осторожно, словно ощупью. Сон не шел. А шли какие-то дикие мысли: будто торопился Ромка домой — и провалился в какую-то яму, а то и в колодец. И сидит там и молчит — звать на помощь стыдно. А то еще: напал на него по дороге кто-то. Кто — она так и не поняла. И опять он не кричал, не звал, опять было стыдно. А как же найти человека, если человек не зовет на помощь? И тогда ей почему-то показалось, что Ромка только что пришел. Осторожно шлепая босыми ногами, он прошел по веранде, тихо-тихо прикрыл за собой дверь, постоял немного у ее комнаты, послушал — спит ли — и ушел к себе.
Она поднялась, села на кровати и, придвинув ночник, зажгла его. Напротив спокойно спала тетя Сима, только чуть поморщилась от вспыхнувшего света и отвернулась к стене.
Оксана накинула халат и вышла в коридор. Нет, в комнате Ромки не было слышно ни звука.
В беспокойстве, почему-то охватившем ее, она вышла на веранду. Полная темень окружала дом, над поселком ни огонька, ни звука, только в стороне набережной мигал красный огонек маяка да изредка порывы ветра доносили с моря шум прибоя.
Оксане вдруг стало страшно. А если Ромки нет совсем дома? Если он и не приходил даже? Как это она могла поверить тете Симе? Как бы это узнать точнее? И она вспомнила. Окно его комнаты выходит в сад. «Что же, — подзадорила сама себя, — сходи посмотри… И посмотрю», — решила твердо.
Она осторожно прошла а свою комнату, достала из ящика стола карманный фонарик, проверила: горит ли? Фонарик горел.
Чуть скрипнув дверью, Оксана снова вышла на веранду. Постояла в нерешительности целую минуту и подтолкнула себя: не для забавы же, не для смеха!
Она спустилась в сад и остановилась под раскрытым окном.
Подтянуться было для нее делом пустяковым. Ухватилась за подоконник и почти влезла на него. Вытянула вперед руку с фонариком. Свет скользнул по стене, перешел влево: на кровати раскидался во сне Васька. Простыня, которой он укрывался, была на полу, подушка съехала в сторону, а сам он спал почти поперек кровати.
Оксана перевела луч фонарика вправо, и зайчик заплясал на другой кровати: аккуратно уложенное покрывало, взбитая еще с утра подушка.
Оксана охнула и свалилась вниз. Так она и знала, так она и чувствовала! Она бросилась сломя голову на веранду и застучала в дверь, где спали Ромкины родители.
Ромка проснулся от холода, хотел подняться и почему-то не мог. Он сначала не понял почему, попытался освободить затекшие руки и вдруг сразу все вспомнил. Вспомнил и огляделся.
Он лежал в просторной комнате с голыми проемами окон и дверей, с еще недоделанным полом и совсем без потолка. Прямо над ним через стропила балок виднелось небо — светлое, просто белесое. Вытянутые к невидимому горизонту легкие перистые облака горели багрянцем. «Значит, — подумал он, — солнце еще не взошло, значит, время около пяти. Что же, пора действовать».
Для начала он решил сесть. Попытался, но не получилось, как куль валился обратно. Тогда он решил облокотиться на стенку. Но для этого надо было доползти до стены. А самая ближайшая кирпичная кладка от него — полтора метра. Полтора метра! Это всего два шага, это один прыжок, если ты жив, здоров, если не связан по рукам и ногам! А если связан? А тут еще пол не пол, весь в кусках ракушечника, кирпича, досок и прочего строительного мусора. Тогда Ромка решил перекатываться: со спины на грудь, с груди на спину и так далее… Попробовал. Немного больно — режет руки и колет ноги, но все-таки двигаться можно. Он перекатился и остановился у стены. Немного передохнул и стал устраиваться, чтобы сесть. Тоже не легкое занятие, но все-таки возможное. Он ободрал рубашку, поцарапал руки и несколько раз больно ударился затылком, но все-таки сел, прислонясь к стене. Это уже была победа — значит, и в таком состоянии можно сопротивляться, можно бороться, можно действовать.
