Тоня слушала игру Тамаркиной и с горечью думала, что имя этой талантливой и очень красивой пианистки, так рано умершей, уже забыто, хотя живы еще те, кто бывал на ее концертах, кому посчастливилось наслаждаться блестящим, изящным мастерством пианистки. Нынче даже старшее поколение не помнит ее. Разве в архивах нашего радио не сохранились ее записи? Почему мы ведем себя так, словно русское исполнительское искусство родилось только сегодня или, по крайней мере, вчера? Есть очень краткий перечень имен, звучащих на радио и телевидении постоянно, и – все! Так, словно до них была пустота. Но тогда откуда они возникли?

Три звонка в дверь прервали ее размышления. Она не стала останавливать проигрыватель, тяжело поднялась и, опираясь на трость, пошла открывать дверь. Странно – она никого не ждала. Впрочем, так звонить мог только Алексей, но он еще не вернулся из Кишинева.

– Кто там? – спросила Тоня.

– Серый волк! – привычно отозвался знакомый баритон.

– О, Господи, так и напугать можно! Тебя же не должно быть в Москве, – Антонина открыла дверь.

На пороге стоял улыбающийся загорелый, словно с курорта, Алексей, такой родной и любимый, что сердце радостно забилось в груди – солнышко ее приехал! Антонина обняла его, увлекла в комнату, а он упирался, повторяя:

– Корзину, корзину не забудь, мама Тоня! Корзину!

– Что за корзина? Откуда ты явился? Почему ты не в Кишиневе? Почему не сообщил о приезде?

Наконец Алексею удалось втащить огромную корзину с фруктами, которую он оставил за порогом, чтобы устроить небольшой сюрприз.

– Вот это встреча! С музыкой, с Шубертом! Ух, до чего же я соскучился, – Алексей плюхнулся на диван, усадил Антонину рядом, обнял ее.

– Что случилось? – продолжала она свои вопросы.

– Мама Тоня, ты меня с порога засыпала вопросами. Да ничего не случилось, все хорошо, все прекрасно. Уехал всего-то на пару дней раньше. Всю программу выполнил: на конференции нормально выступил, потом к Сережке закатился, он меня встречал и принимал, как бога! Нажрались…

– Пили, значит, – констатировала Антонина.

– Ты говоришь с таким прискорбием, словно собираешься наставлять на путь истины алкоголика. Нажрались – это значит нажрались всякой вкуснятины, которую готовят мать и жена Сергея, ну и вина попили в свое удовольствие, а как же! В Молдавии – да вина не попить, это смешно. В Москве, может, нашему Онищенке оно и не нравится, а мне так в самый раз. И тебе привез, настоящего, деревенского. Вот она, бутыль, спряталась под фруктами. У них на даче, представляешь, виноград «изабэлла» растет, они сами из него вино делают. – Алексей извлек из корзины бутыль литра на два, поставил на стол.

– Ах, хитрец доморощенный! Ну-ка сядь и все по порядку рассказывай – что да как и почему.

– Да нечего рассказывать, честное слово! Приехал и все.

– У матери был?

– Вестимо. Забросил корзину с фруктами и – к тебе.

– Господи, как ты все это дотащил? Тебя не приняли за перекупщика?

– Что ты! Весь поезд Кишинев – Москва забит вином и фруктами, просто благоухает.

– Как там мать?

– Она на даче. Завтра поеду. У меня ведь еще несколько дней отпуска есть.

– Надо бы сегодня, а то обидится, – наставительно заметила Антонина.

– Ну, не ехать же на ночь глядя. Завтра с утра отправлюсь. Я уже позвонил ей, она знает.

– Ладно, давай покормлю тебя. Я-то успела поужинать, но винца с тобой попью за встречу. И все-таки выкладывай, чего это ради ты заторопился в Москву?

– Ну надо же! Ничего от тебя не скроешь, – засмеялся Алексей. – Так и быть, расскажу все по порядку. Ты сиди, я сам на стол накрою. – Алексей направился на кухню, через пару минут вернулся с подносом, спросил: – Мне никто не звонил?

– С этого надо было начинать, дружок, – Антонина поднялась с дивана, взъерошила Алексею волосы – они были точно такие, как у отца, пшеничные.

– А что особенного? Просто спросил.

– Просто отвечаю: никто не звонил.

– Не звонил – так не звонил, – заключил Алексей, расставляя на столе тарелки, разливая вино и усаживая Антонину.

Они просидели за столом до полуночи. Алексей рассказал о случайной встрече в Унгенах, о необыкновенной, на его взгляд, девушке Юле, о том, что он по-человечески беспокоится о ней, потому что она такая хрупкая и беспомощная и, кажется, не очень счастливая.

Антонина внимательно слушала его, и когда он сказал, что «по-человечески» беспокоится о ней, не преминула вставить: «Ясное дело, не по-звериному же». Алексей закончил свой рассказ, заключив сообщением, что ехать бедной Юле следовало в Бутово. Антонина всполошилась:

– Знаешь, солнышко, я рада, что нашлась девушка, судьбой которой ты до такой степени заинтересовался.

– Я не просто заинтересовался, мама Тоня, мне очень беспокойно, не знаю почему, но чувствую, здесь все непросто, есть какая-то трагедия, боль, не знаю, как назвать, и это не дает мне покоя.

– Ты беспокоишься – и только?

– А что бы ты хотела услышать, мадам следователь?

– Что ты без памяти влюбился, вот что, мой дорогой! Хочу успеть взглянуть на внука или внучку, но, боюсь, не доживу.

– Может, мне следовало прямо в поезде сделать ей предложение, а еще лучше сразу жениться, а?

– Совсем не смешно. Надеюсь, ты догадался хотя бы адрес ее запомнить?

– Конечно, – заверил ее Алексей.

– Тогда ложись немедленно спать, а завтра пораньше отправляйся туда, все толком разузнай, и чтоб никаких загадок – не зря же ты примчался в Москву раньше времени. На дачу поедешь позже. Иди. Я сама уберу со стола.

– Спасибо, мама Тоня, ты всегда меня понимаешь с полуслова. Я очень люблю тебя. – Алексей обнял Антонину и направился в свою комнату.

– Полагаю, она хорошенькая? – вдогонку спросила Тоня.

– Я не успел об этом подумать.

– Об этом не думают, это сразу видно, конспиратор. Ладно уж, иди спать.

– Я забыл тебе сказать – у нее на пальце было обручальное кольцо. Целых два… – задумчиво произнес Алексей.

Антонина промолчала.

После минутного размышления наставительно заметила:

– Ты знаешь, не в моих правилах делать поспешные выводы. И тебе не советую гадать. Если ты почувствовал, что девочка в беде, и это тебя волнует, поезжай и все выясни. Спокойной ночи.

…Водитель был настолько любезен, что сам вызвался донести чемоданы. Он погрузил их в лифт, а потом поднес прямо к двери квартиры. Юля была приятно удивлена – так не соответствовало поведение таксиста неприглядной характеристике, данной Алексеем.

На звонок вышла заспанная Сильвия.

– Приехала? – не то объявила, не то спросила она, зевая.

– Да… – сразу же засмущалась Юля. – Привет, Сибика, как давно мы не виделись.

– Входи, входи…

Девушки затащили чемоданы и только потом обнялись и расцеловались. Хотя они и не были прежде близкими подругами, но сейчас их буквально бросило друг к другу. Старшая, Сильвия, истосковалась по родным, и приезд Юли стал для нее связующей ниточкой с ними, с милыми патриархальными Унгенами, с прежней, пусть небогатой, но беззаботной жизнью, когда она и представить себе не могла, сколько унижений, цинизма и бесправия придется ей испытать. Юля же кинулась к ней, как к спасительной пристани в конце утомительного путешествия, наполненного волнением, страхом перед неизвестностью, тоской по матери и, главное, болью за маленького Нику, только-только начинающего лепетать, такого похожего на большого Нику, такого родного и любимого, что разлука с ним разрывала ей сердце.

На глазах у обеих появились слезы.

– Ну, ладно, – решительно прервала сентиментальную сцену Сильвия. – Тут принято говорить, что Москва слезам не верит. И это правда. Надо держаться из последних сил, если хочешь работать. Никаких слез. Давай для начала поедим, а уж потом наговоримся всласть и все обсудим.

– Помоги мне открыть этот чемодан, а то фрукты уже третий день томятся без воздуха, как бы не испортились, – попросила Юля.