– Уходишь? – спросила она как можно равнодушнее.

– Люба, мама в больнице, – срывающимся голосом сказал он.

– Клара Степановна? Что с ней?!

– Твоя мама. Ее увезла «Скорая». Николай Дмитриевич поехал с ней. Ты не раздевайся, я уже вызвал такси, сейчас мы тоже поедем.

Люба почувствовала, как подгибаются ноги.

– Что с ней? – с трудом двигая губами, спросила она.

– Врачи со «Скорой» сказали, что точно можно будет сказать только в больнице, но по всей симптоматике похоже на большой камень в желчном пузыре. Если это действительно так и если камень сдвинулся, то необходима экстренная операция.

– А как же дети? – беспомощно пролепетала она.

– Коля уже достаточно взрослый, чтобы побыть с Лелькой. Я его разбудил, все объяснил, и он пообещал, что будет караулить сестру, чтобы она не испугалась, что нас с тобой нет дома. Пойдем.

Такси уже стояло у подъезда. Они уселись рядом на заднее сиденье, и Люба знакомым жестом взяла Родислава за руку, как привыкла делать с давних пор в минуты волнения, напряжения или тревоги. Взяла – и тут же собралась отдернуть. Теперь они чужие, теперь они только делают вид на людях, что по-прежнему близки, а здесь, в темноте салона, за спиной у незнакомого таксиста, притворяться незачем. Но Родислав крепко ухватил ее руку и не отпускал всю дорогу до больницы.

– Я совершенно растерялась, – тихонько призналась ему Люба. – Помнишь, когда-то давно я тебе говорила, что, если бы с моим папой случилась беда, я бы растерялась, а ты пришел бы мне на помощь и сделал все как надо.

– Помню.

– Ты мне тогда не поверил.

– Это правда, – он негромко рассмеялся, – я тебе не поверил. Хотя поверить очень хотелось. Ты была так убедительна!

– Теперь ты видишь, что я была права. Ты и машину вызвал, и Колю организовал, а я к месту приросла и собралась в обморок падать. Спасибо тебе.

В ответ он только сильнее сжал ее ладонь.

У ворот, ведущих на территорию больницы, стояла служебная машина генерала Головина. Люба подошла к водителю.

– Здравствуй, Женя. Папа не выходил?

– Нет, только позвонил в гараж, вызвал меня и передал, чтобы я приехал и ждал. Вот жду. А что случилось? С Николаем Дмитриевичем что-то?

– Нет, с мамой.

Они долго плутали по пустым коридорам, пока не обнаружили сидящего на обитой дерматином скамейке Любиного отца.

– Ну что? – кинулась к нему Люба.

– Ничего хорошего, – сквозь зубы процедил Николай Дмитриевич. – Камень пошел. Готовятся делать операцию.

– Прямо сейчас?

– Говорят, ждать нельзя. У мамы, оказывается, давно уже болело, но она терпела, ничего мне не говорила. А сегодня от боли сознание потеряла. И температура у нее под сорок. Она с этой температурой четыре дня ходила.

Внутри у Любы все тряслось, но слез не было. Был только ужас, леденящий и одновременно обжигающий. Она присела рядом с отцом, положила голову ему на плечо.

– Папа, я вызову Тамару.

– Не смей, – негромко, но твердо и зло произнес Головин.

– Надо, чтобы она приехала.

– Не смей, – повторил он.

– Но это не по-человечески, папа! Тамара – мамина дочь. Пусть ты не считаешь ее своей дочерью, это твое право, но маминой дочерью она осталась. Пусть она приедет, папа, пожалуйста, она имеет право быть рядом с мамой в такой момент.

– Я сказал – нет. И никакого «такого» момента тоже нет, маме сейчас сделают операцию, она поправится, и все будет в порядке. Без желчного пузыря люди прекрасно живут долгие годы.

Но Люба знала, что все равно вызовет сестру. Не может не вызвать. Тамара ей не простит. И мама тоже не простит.

К ним вышел врач, молодой, худощавый, в высокой докторской шапочке.

– Николай Дмитриевич, я не советую вам ждать здесь, подготовка к операции и сама операция займут много времени. Уже очень поздно. Поезжайте домой.

– Я останусь, – жестким генеральским голосом ответил Головин. – Это моя дочь и ее муж. Мы будем ждать здесь.

– Воля ваша, – вздохнул хирург.

Родислав пошел за ним следом, и Люба видела, как они остановились и о чем-то разговаривали несколько минут. Потом Родислав вернулся.

– Николай Дмитриевич, разрешите мне воспользоваться вашей машиной, – попросил он. – Я из дому без сигарет выскочил. А нам еще долго ждать…

– Где ж ты сигареты в такое время найдешь? – вздернул брови Головин. – Все магазины и киоски давно закрыты, рестораны тоже, они работают только до одиннадцати.

– Я до «Интуриста» доеду, там до часу ночи открыто.

– Ну поезжай, – пожал плечами генерал.

Люба отчетливо помнила, как Родислав дома положил в карман начатую пачку «Столичных», потом взял еще одну, нераспечатанную, но промолчала. Может быть, ему нужно позвонить из автомата Лизе, возможно, он договорился с ней, пообещал приехать, она ждет, а тут такое…

Родислав уехал. Отец тяжело молчал, ничего не говорил, и Люба сидела рядом и с нетерпением ждала мужа. Ей казалось, что, как только он появится, немедленно начнет что-нибудь происходить, забегают врачи, медсестры, маму будут оперировать, и уже совсем скоро выйдет усталый молодой хирург и улыбнется им: дескать, все в порядке, операция прошла успешно, поезжайте домой, а завтра привезите то-то и то-то.

Минуты тянулись, отец молчал, и ничего не происходило. В больничном коридоре, ведущем в операционную, стояла гнетущая тишина.

Наконец появился Родислав.

– Ничего нового, – уныло сказала ему Люба. – Ждем.

– Давай выйдем на улицу, я покурю, а ты со мной постоишь, – предложил он.

Люба послушно поднялась со скамейки, успев, несмотря на страх, удивиться: ведь Родислав только что пришел с улицы, неужели не мог покурить на крылечке один? Или ему нужно сказать ей что-то очень важное. «Наверное, хочет отпроситься к Лизе, – с неожиданной неприязнью подумала она. – В самом деле, чего ему тут с нами сидеть, когда можно поехать к любовнице и с приятностью провести время. Сейчас будет просить, чтобы я прикрыла его перед папой, чтобы придумала какое-нибудь вранье, например что он вернулся домой к детям. Он собирается бросить меня даже в такой момент».

На крыльце больничного корпуса Родислав достал сигареты, закурил. Люба напряженно ждала, когда он заговорит.

– Любаша, я говорил с врачом. Он папе не сказал всей правды. Положение очень тяжелое. Мама без сознания, и кроме того, у нее плохая кардиограмма, она может не выдержать общего наркоза. Но оперировать надо обязательно и срочно. Врач сказал мне, что надо надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Я взял на себя смелость вызвать Тамару.

– Как?! Когда ты успел?

– Я съездил на Центральный телеграф и позвонил. Если что, Женя подтвердит папе, что я был в «Интуристе», это рядом, Женька и не заметил, что я на телеграф бегал. Тамара сказала, что прилетит первым же рейсом.

– Папа ее убьет, – пробормотала Люба. – Будет страшный скандал.

– Любаша, разве об этом надо сейчас думать? Сейчас надо думать о маме, о том, чтобы у нее все обошлось. Если у мамы все будет хорошо, мы с тобой придумаем, как развести Тамару с Николаем Дмитриевичем, чтобы они в палате не столкнулись, ведь мы теперь с тобой мастера по составлению хитрых графиков, правда? – Он весело подмигнул ей и дотронулся до ее плеча.

– А если все будет плохо? – мужественно спросила Люба и сама себе удивилась: как у нее язык повернулся сказать такое?

– Если, не дай бог, все будет плохо, то папе будет уже не до семейных ссор. И тебе, и Тамаре. Но давай надеяться на то, что этого не случится.

– Я не могу так! – завопил Камень. – Ты что, издеваешься?! Что ты тянешь кота за хвост? Там человек между жизнью и смертью, а ты мне какие-то разговоры на крылечке пересказываешь! Говори быстро, чем дело кончилось. Ведь все обошлось, правда? Скажи, что все обошлось!

– Я, между прочим, ничего зря не пересказываю, – обиделся Ворон. – Я хочу тебе, идиоту неотесанному, показать, что твой Родислав вполне приличный человек и, когда надо, ведет себя достойно. Он неглупый и незлой. Тебе, дураку старому, должно быть приятно это слышать, а ты капризничаешь. И вообще, не дави на меня, у меня тоже сердце есть и нервы, и они не каменные и не железные.