После одного из прыжков шаман уже не опустился на пол юрты, а завис спиной вниз над очагом. Волчья шкура упала с его плеч на огонь, который в один миг угас, словно испугавшись приближения хищника. Хан Тарсук ожидал почувствовать запах паленой шерсти, но ошибся. В юрте разлился терпкий аромат, чем-то схожий с запахом чабреца, только более резкий.

Сами собой зазвенели амулеты на балахоне шамана. Музыка дурманила, и глаза Тарсука закрывались, хотя с детства он слышал, что спать во время камлания опасно, отлетевшую во сне душу легко мог забрать любой дух. Забрать не со зла, просто так, играючи, но тело без души умирало.

Тарсук старался не уснуть, силясь разглядеть шамана в наступившем мраке. Тело шамана недвижно висело над очагом, а магические амулеты неумолчно играли музыку потусторонних миров. Неожиданно шаман заговорил, но это был не его голос:

– Я вижу тебя, Посланник Ньярлат-хотеп! Пнглуи мглунаф Рлайх унахнагл фтагн!

– Й’аи’нг’нгах х’и – л’геб ф’аи’тродог, – глухо, с отвратительными присвистами ответил грубый голос из распахнутого рта шамана.

Лицевые мускулы шамана потекли, словно воск, и Тарсук увидел преображение. Внутри шамана уживались два существа. Внешности одного из них не было описания, только чувство – неизмеримый ужас! Второй собеседник был человеком. Тарсук знал его, но никак не мог вспомнить откуда же.

Шаман затих, к нему вернулось его собственное лицо. Все это Тарсук видел ясно, поскольку от волчьей шкуры шло все более яркое синее свечение. Лицо шамана было умиротворенным, но синий свет, пробивавшийся снизу, придавал ему мерзкий оттенок начавшегося разложения.

Но кто сказал, что на очаге лежала только шкура? С потухших углей поднялось сильное тело хищника, и Тарсук взглянул в отливающие зеленым волчьи глаза. Волк одним прыжком очутился на висящем в воздухе шамане и улегся на него, прикрывая от льющегося сверху, через отверстие в потолке юрты, звездного света. Он обхватил лапами тело шамана, и два тела, слившись в одно, завертелись веретеном над потухшими углями. Затихший было бубен снова загудел в такт бешено стучавшему сердцу Тарсука, а амулеты лязгали в необъяснимой злобе, словно зубы выбеленного непогодой лошадиного черепа, сдвинутого с места недобрым степным ветром.

Ушел в небо, напугав гаснувшие в свете розового рассветного пояса звезды, громкий тоскующий волчий вой, и на очаг опустилась седая шкура. На волчий мех рухнул сверху шаман, словно исчезла незримая опора, державшая его в воздухе.

И затих бубен.

И раны Тарсука закрылись сами собой, а окровавленные ладони очистились.

Камлание закончилось.

Уже кричали первые петухи, забравшись на макушки половецких веж, и сонные кони сгоняли с себя ленивыми шлепками хвоста первых насекомых.

– Я умер, – сказал шаман, не раскрывая глаз.

Хан Тарсук молчал, вслушиваясь в хриплое дыхание шамана. Разговоры будут потом; сейчас, выходя из транса, шаман пророчествовал.

– Я давно умер, – продолжил шаман. – Почему я не погребен? Скажите шаману… Почему я не погребен? Он знает, где я выбрал место для кургана…

Тарсук узнал голос. Оказывается, шаман не видел свое будущее, как ошибочно решил вначале хан. Устами шамана говорил дух Кобяка, и говорил невероятные, безумные вещи.

– Я умер, – снова сказал шаман.

И жалобно:

– Помогите…

– Почему остановились? – Князь Святослав Киевский не пытался скрыть свой гнев. Рюрик Ростиславич отводил глаза, старательно показывая, что он здесь ни при чем. Телохранители князей благоразумно отъехали поодаль, чтобы не попасть под горячую руку хозяев.

Князь Игорь Святославич и предводитель черных клобуков Кунтувдый выглядели спокойными, словно не их распекали.

– Дальше дороги нет, – сказал Игорь Святославич. – В войске недостача.

– Как? – растерялся Святослав.

– Князь переяславский, – ответил князь Игорь, косясь на Рюрика, – самовольно покинул войско и исчез неведомо куда. Сказал, что мы о нем еще услышим…

Рюрик Ростиславич, уговорами которого переяславская дружина была включена в состав собиравшегося в поход на половцев войска, забеспокоился.

– Владимир Глебович, безусловно, горяч, – сказал князь Рюрик, пристально глядя на Игоря Святославича, – но у него должны быть причины для такого поступка.

– Причины были, – не стал спорить князь Игорь. – Он требовал места в начале войска, утверждая, что его княжество разорено половцами, поэтому и грабить обоз ему первая очередь. Еще он говорил, что Мономашичу не ходить под Ольговичем…

Игорь наблюдал, как обменялись взглядами Святослав и Рюрик.

– Хорошо говорил князь, – продолжил Игорь. – Как истинный полководец – громко. Правда, неумно, но что ж… Если разума не дано от рождения, то старость принесет в замену опыт. Если, конечно, – Игорь усмехнулся своему, – князю переяславскому суждено до старости дожить.

– Он и насады у передового отряда увел, – нажаловался Кунтувдый. – Для переправы на Левобережье. Хорошо, если обойдется, и его дружина не налетит на половцев Кобяка. Тогда – смерть!

– Вернемся из похода, на суд призовем князя Владимира Глебовича, – решил Святослав Киевский. – Никому не дозволено бросать войско перед боем!

– Не согласен! – встрепенулся князь Рюрик. – Владимир Переяславский поступил единственно разумно, и он неподсуден!

– Ой ли? – не поверил князь Святослав. Игорь в недоумении уставился на Рюрика.

– Неподсуден, – с нажимом повторил князь Рюрик. – Не забывайте, как сложно искали пути к союзу мы, Мономашичи, с вами, Ольговичами! Еще не забыты взаимные обиды и долги, и усобица укрылась где-то рядом. Спор князей в походе мог эту усобицу легко спровоцировать, и князь Владимир решил уйти, чтобы сохранить мир и союз. Его не судить, благодарить надо!

– Как же, – проворчал Кунтувдый. – В ножки ему поклониться за бегство из войска…

Со стороны Днепра к Кунтувдыю подъехал гонец и зашептал что-то на ухо, опасливо косясь почему-то на князя Игоря. Кунтувдый помрачнел.

– Новости от князя переяславского, – хмуро пояснил он князьям. – Дружина его разорила приграничные Переяславскому княжеству деревни и движется с обозом обратно к войску.

– Откуда у Кобяка деревни? – не понял Рюрик. – Тут ошибка.

– У Кобяка деревень нет, – не стал спорить Кунтувдый. – Да и у князя Игоря Святославича теперь их меньше…

– Что? – вскинулся Игорь. – Переяславец разграбил мои деревни?!

– Да, – склонил голову Кунтувдый, словно он был виновен в случившемся. – И сегодня-завтра он будет здесь.

– Берег войско от усобиц, – прошипел Игорь, глядя на сжавшегося в седле князя Рюрика. – Чем я тогда хуже? Извини, отец. – Игорь поклонился Святославу, но униженное обращение к двоюродному брату контрастировало со сказанным далее: – Извини, но северцам нечего делать в одном войске с теми, кто разоряет наши земли! И чтобы не множить усобицы, – поклон в сторону Рюрика, – мы уходим. Ваших насадов хватит нам для переправы на левый берег, а гребцы вернут их обратно… Я услышал о Владимире Глебовиче, – продолжил Игорь, – теперь же он услышит обо мне! И посмотрим, чей голос будет громче.

Вскоре плачем и огнем наполнилась переяславская земля. Северские дружинники не жалели никого, мстя за своих, втоптанных в кровавую землю приграничья. Дымы пожарищ отмечали волчий путь дружины Игоря, превратившейся в стаю.

Волки в овчарне режут всех, хотя и не могут съесть или унести столько мяса.

Так начался поход на половцев: русские убивали русских.

Обычно начался.

Почему?

Тридцатого июля 1184 года войско хана Кобяка было наголову разбито у Орельского городка в двух сражениях. Особо отличились дружинники князя Владимира Глебовича, стремившегося загладить глухое недовольство, которое зрело в русском войске из-за его выходок.

Пойма реки Орели была усеяна сотнями трупов. Пленных старались не брать, такая ненависть охватила противников. Кони шли по брюхо в крови, и воды реки не могли ее смыть, поскольку и сама река поменяла цвет на красный.