Киляев молчал. Он думал.

В первый понедельник декабря, морозным утром, он позвонил дилеру.

Меньше всего он хотел еще раз посмотреть Тиррей в глаза после того, как все же решился. Но – пришлось.

Самыгин приехал лично, на машине. Сказал, ему сердце не позволяет морозить инструменты. Прозвучало это немного странно, потому что Альту он вез в человеческом облике. На лестничной площадке перед Кашиной дверью стояла дама в черном вечернем платье и норковой шубке поверх. Лак у гитары был черный, а кожа оказалась белая-белая. Шубку Маргарита сбросила на руки дилеру таким царственным жестом, что у Аркаши загорелись уши. В бабкиной квартире с ободранными обоями Тирь смотрелась как родная, эта же – совсем другой коленкор... Точно зачарованный, Аркаша стоял и смотрел на нее, не зная, что сказать. В черных, непрозрачных, будто бы лаковых глазах Альты вспыхивали и гасли золотые искры – так же, как вспыхивали на ее розетке в акустической форме. Лицо у нее было тонкое и красивое, ледяное и задумчивое. В форме электроинструментов живые обычно выглядели ярче и шикарней, чем в классической. Аркаша попытался представить Альту в электроформе – не сумел. Он робко улыбнулся ей.

- Альта Маргарита, - второй раз представил гитару Самыгин. У него был очень довольный вид. – Альта, это ваш исполнитель, солист, Аркадий...

- Да, - сказала она. Каша впервые услышал ее человеческий голос. Голос был... необыкновенный.

За спиной у Каши что-то упало. Он вздрогнул.

- Добрый вечер, - с улыбкой сказал Самыгин.

Аркаша медленно обернулся.

В дверях квартиры стояла Тиррей, еще более лохматая, чем обычно. В зеркало последний раз она смотрела неделю назад. Карандаш для глаз плыл вниз по щекам.

- Аркашика, - проговорила она.

- Тирь, я это, – выдохнул Каша в наступившей – прямо на него – тишине. – Тебе будет лучше... я не хочу, чтобы тебе плохо было со мной... я...

Глядя мимо него, Альта Маргарита протянула руку. Тиррей, посмотрев на товарку исподлобья, вышла на лестничную площадку – босая. Аркаша думал, что гитары возьмутся за руки или что-то в этом духе, но они просто смотрели друг на друга: Тиррей – враждебно и гордо, Альта – отстраненно и почти ласково.

Тиррей отвела взгляд первая.

- Я старалась, - тихо сказала она.

Боязливыми мелкими шагами, опустив плечи и голову, шла она за Самыгиным и не оборачивалась. С минуту Аркаша смотрел ей вслед – они уже скрылись в лифте, а он все смотрел.

Чувство было... Не было никакого чувства.

Если судить по всяким романтическим историям, он должен был внезапно затосковать, засомневаться, правильно ли он поступает, а то и кинуться за Тиррей. Но то ли внутри у него это перегорело раньше, то ли расставался он все-таки с гитарой, а не с девушкой. Нельзя же сходить с ума по вещи, даже самой дорогой и любимой.

- Аркадий, - мягко сказала Маргарита. – Здравствуйте.

Тихое эхо заметалось между бетонных стен и заскользило по этажам вниз; дом вздохнул, прислушиваясь к нему, дом запел – низко-низко, на частоте движущейся земли...

- Вот это да! – шумел Волчара. – Ну мы даем! Не, ну класс же! Класс! Точно говорю!

Он размахивал руками и всем мешал смотреть, но никто не обижался. Ланка хохотала, Серега бубнил себе под нос что-то скептическое, но исключительно ради проформы. Хладнокровный Витя улыбался.

Эрвейле и Альта пили шампанское, сидя у стены на диване. Их совершенно не интересовало, как они выглядят в записи, да и вовсе не понимали они смысла записей. Воплощениям гармонии мира ничего не стоило услышать, как сейчас, любую музыку, что когда-либо звучала...

А запись вышла шикарная. Ну просто хоть куда. На эту вечеринку и снимать, и играть пригласили настоящих профессионалов. «Белосинь» гордилась.

- На сайт надо выложить, - бубнил Серега. – Волчар, ты когда сайт переверстаешь? Полгода уже собираешься, позорище.

- Ага, - поддержала Ланка, - там ни «Сонного солнца» нет, ни «Ветра», и вообще еще написано про Тиррей...

И все замолчали и уставились на Аркашу.

Киляев этого не заметил.

Он тоже смотрел на себя, в монитор, где отыгрывал самое сложное соло из всех, которые у него были. Он уже видел эту запись раз пять, но все равно все внутри натягивалось и вздрагивало, а пальцы норовили менять позиции вслед за мелодией.

«Хорошо как получилось, - кусая губы, напряженно думал Каша. – Вот и здесь хорошо». Камера метнулась к его лицу, и в который раз Каша внутренне вскрикнул от восторга – такой мрачный, вдохновенный и знающий смысл стоял он на сцене. Альта Маргарита в его руках сверкала золотом, выкрикивая этот смысл в притихший праздничный зал...

Никто ни о чем не догадывался.

Каша знал, что ничего страшного не случится, если он расскажет. Все поймут. Может, даже одобрят. Но он точно онемевал. Невозможно было заговорить об этом, до дурноты стыдно.

Его живая гитара молчала.

Там, в записи, он играл сам.

Не был он там ни мрачным, ни вдохновенным. Еще в музыкальной школе учили, что надо в уме опережать звучащие ноты на такт или два – вот он и опережал, в уме. Сложная партия потому что. Еще, чего доброго, промажешь в самой кульминации, позору не оберешься. Почему это так шикарно выглядело и так хорошо звучало – только голову ломать оставалось.

Этого Альта не объясняла.

Она говорила хорошо, не в пример Тиррей. Красиво говорила.

Она вообще ни в чем, никак не была на Тиррей похожа.

Тирям-Тирям была дикая и склочная, но уютная, а рядом с Альтой Каша вытягивался, будто на светском приеме. И добро бы только рядом с человеком, строгой дамой в вечернем платье – но и черную гитару с золотой розеткой нельзя было взять в руки просто так. И уж точно нельзя было даже подумать про всякие шалости.

Не для того Альта знала смысл.

Группа новую гитару приняла доброжелательно. Никто не корил Аркашу за выходки Тиррей, разве что Сирена с досады могла что-нибудь рявкнуть, - Киляев сам прекрасно понимал, сколько проблем создает, и сам себя клял, что не в силах управиться с сумасшедшей гитарой. С Альтой, спокойной и выдержанной, можно было вздохнуть свободно. Поначалу Каша и вздохнул.

А потом понял, что угодил из огня в полымя.

Перед самым Новым годом Маргарита вдруг сказала ему, мягко и отстраненно, как всегда говорила:

- Аркадий. Я не буду играть.

Каша так и сел.

- Иначе не выйдет, - объяснила Альта, пристально глядя ему в глаза своими, непрозрачными и блестящими.

Она была похожа на королеву эльфов. Киляев ошалело на нее смотрел. Ни к селу, ни к городу подумалось, что Тиррей вот в метро с человеком путали, а Альту он иначе как в кофре не повезет...

- Это... к-как? Почему? – глупым голосом спросил он.

- Ты будешь играть.

- Ну да.

- Не я.

Аркаша все не мог понять.

- Что не выйдет?

- Ты – не выйдешь.

- Куда?

Белые веки Маргариты опустились, а лицо стало еще холодней и задумчивей, чем обычно – Аркаша уже знал, что так она выглядит, когда собирается засыпать. Альта засыпала медленно, как положено дворянке.

- Подожди! – чуть не крикнул Каша и торопливо, виновато добавил: - пожалуйста.

Гитара подняла ресницы.

- Почему ты не будешь играть? Что не выйдет? Я ничего не понимаю! Пожалуйста... Альта, пожалуйста, объясни.

Маргарита помолчала. Неподвижные глаза ее поблескивали. Засыпать она, кажется, передумала, и Киляев перевел дух.

- Концерты скоро, - на всякий случай сказал он, хотя гитара это знала получше него. – Нам же играть.

- Да. Ты будешь играть. Не я.

- Почему?

- Ты не готов.

«Вот те раз», - подумал Каша и уставился в потолок. Потолок был облупленный.

Тиррей он с трудом понимал, потому что она плохо разговаривала, Альту – потому что она разговаривала слишком хорошо. Загадки загадывала. «Я не готов, поэтому я буду играть, - мысленно разложил перед собою Каша детали очередной головоломки. – А то ничего не выйдет, и сам я не выйду».