Я устал от его попыток сменить тему.

– Говори, Дэниэл. Пора.

Теперь он посмотрел прямо мне в лицо.

– Все это очень тяжело. – Я заметил, что его левая рука дрожит, и стал с любопытством наблюдать за ней, слушая его тихий голос. – Ты совершенно прав. Я действительно бывал в твоем доме прежде. Я знал твоего отца. Иногда мы приходили туда вдвоем.

Я замер.

– И что вы там делали?

– Я должен кое-что тебе сказать. Я имел в виду… – Официант принес нам первое блюдо, пармскую ветчину, и Дэниэл принялся нарезать ее на крошечные кусочки.

– Дальше.

– Мы с твоим отцом очень хорошо знали друг друга. – Он опять замолчал, продолжая крошить мясо, но и не думая отправлять его в рот. – Мы встретились в том клубе. Где ты меня нашел.

– Я что-то не пойму.

– Нет. Ты отлично все понимаешь. Мы с твоим отцом были любовниками. – Кажется, я встал на ноги, но под его встревоженным взором снова опустился на место. Он заговорил очень быстро, почти бессвязно. – Это случилось лет десять назад. Дело в том, что мне больше нравятся люди в возрасте. А он был так обаятелен. Так мягок.

То возбуждение или недомогание, которое я испытывал, теперь заполнило все вокруг меня. Я точно купался в каком-то белом сиянии, делавшем отчетливым каждый жест и каждое слово. Я снова встал и направился в маленький туалет в конце зала. Сев на унитаз, уперся взглядом в рисунок на желтой двери перед собой – что-то насчет члена и туннеля. В голове у меня мелькали картины: Дэниэл с отцом в подвале моего дома, обнаженные. Вот они целуются. Вот отец стоит на коленях рядом с замурованной дверью, а Дэниэл с раскрытым ртом опускается на колени перед ним. Вот платье и парик Дэниэла летят в стену, а отец улыбается своей особенной, так хорошо знакомой мне улыбкой. Вот они в «Мире вверх тормашками», танцуют в красноватой полутьме. Потом я подумал, каково это – ощутить прикосновенье отцовского языка к своей шее. Я вскочил, и меня вырвало в унитаз.

Странно, но, возвращаясь обратно к столику, я улыбался.

– Скажи мне, Дэниэл. Он что, тоже переодевался женщиной?

– Господь с тобой. – Его чуть ли не оскорбило мое предположение. – Но ему нравилось, когда это делал я. И ходил в таком виде по дому.

Я услышал вполне достаточно. Теперь я понимал, зачем он купил себе жилье на Клоук-лейн: оно служило отличным прикрытием для его интимной жизни. У него не было ни малейших причин разводиться с матерью, потому что она тоже являлась своего рода камуфляжем. Но она-то, наверное, знала об этом с самого начала; вот почему она так злилась на него даже после того, как он умер. Возможно, у нее было подозрение, что я тоже имел ко всему этому какое-то касательство, почему и стал богатым наследником, – мысль почти невыносимая. За эти несколько минут вся моя прошлая жизнь деформировалась и обрела новые контуры. Теперь я должен был осмыслить свою собственную историю, так же как осмысливал историю минувших веков.

– Он когда-нибудь говорил о докторе Ди? – вот все, что мне удалось спросить.

– Я такого не помню. – Мы оба уже вернулись к привычной для нас манере общения, словно пытались уверить друг друга в том, что ничего существенного не произошло. Он ел очень быстро, жадно глотая пищу и вновь набивая рот. – Но он говорил, что этот дом особенный. Считал, что однажды там случилось некое событие, и хотел вернуть его. Или повторить. Я не совсем понимал, что у него на уме. Но именно поэтому… – он снова запнулся.

– Теперь уже поздновато что-либо утаивать.

– Он верил в то, что называется сексуальной магией. Верил, что можно вызывать духов с помощью, ну… известной практики.

– И как?

– Что?

– Приходили к нему духи?

– Нет, конечно.

Это было еще одной правдой, с которой мне предстояло смириться. В тщетной надежде оживить тени прошлого отец занимался на Клоук-лейн колдовством; по крайней мере, такова была суть сделанного мне Дэниэлом признания. С единственной целью – найти нечто, якобы до сих пор обитающее в его доме, – он создал своего рода сексуальный ритуал. Связано ли это с его размышлениями о гомункулусе? Здесь были темные коридоры и уголки, куда я не отваживался заглядывать. Во всяком случае, он наверняка понимал то, что забрезжило передо мной благодаря знакомству с Джоном Ди: жизнь может быть порождена только любовью. Все прочее – мираж, фокусничество, чепуха.

– Я никогда не верил ни во что подобное, – продолжал Дэниэл, когда нам принесли спагетти. Я уставился на эти белые волокна с чувством, близким к ужасу. – Некоторые историки утверждают, что радикализм и оккультизм были связаны друг с другом, но я считаю, что это был просто акт отчаяния. Способ убедить себя, будто ты повелеваешь какими-то таинственными силами, или вообразить, что твоя мощь способна ниспровергнуть признанных кумиров. Но на самом деле оккультизм – всего лишь убежище для слабых и отчаявшихся. Эдакий прокисший радикализм.

– Но мой отец не был слабым.

– Да. Слабым он не был. Большинство оккультистов действуют группами – им нужна дополнительная поддержка. Но твой отец отличался от прочих. Он был абсолютно одинок. И он искренне верил, что нашел некую скрытую истину. Словно бы унаследовал ее от кого-то.

Я уловил в этом определенный тревожный намек.

– А обо мне он часто говорил?

– Постоянно.

– Но не когда…

– Нет. Перестав быть любовниками, мы остались друзьями. Понимаешь, он питал настоящую страсть к прошлому. Как и ты. Всегда интересовался моей работой. Ты удивишься, однако именно он навел меня на «моравских братьев». Разыскал места их собраний, куда мы с тобой ездили. Помнишь?

– Да. Помню. – Фигура отца обретала все больше зримых черт, и это начинало меня пугать. Я заказал очередную бутылку вина, а Дэниэл тем временем снова подтянул галстук.

– Я должен открыть тебе еще кое-что, Мэтью.

– О Господи.

– Мы познакомились не случайно. – Подали вино, и я вновь принялся пить его бокалами. – Около двух лет назад твой отец узнал, что у него рак. Тогда он и попросил меня приглядывать за тобою. Сказал, что ты необыкновенный человек.

– Необыкновенный?

– Он сказал, что таких, как ты, больше нет. И конечно, был прав. Он очень хотел уберечь тебя от всяких неприятностей. Сообщил мне, какими библиотеками ты пользуешься, а уж встречу организовать было несложно. В конце концов, у нас с тобой общие интересы, а Лондон иногда бывает совсем маленьким городом. – Он вдруг смолк, пытаясь угадать мою реакцию; но я по-прежнему хранил невозмутимость. – Надеюсь, ты не считаешь меня последним негодяем. Ведь мы все-таки подружились.

Наш обед подошел к завершению – по крайней мере, я уже все доел, – но час был еще относительно ранний, и ресторан до сих пор пустовал. Только в углу зала, совсем рядом друг с другом, сидели молодые мужчина и женщина – я давно успел заметить, что они напряженно перешептываются. Я пытался разобрать, о чем они говорят, но уловил лишь отдельные злобные слова: «слизняк», «сука», «овца».

– Извини, – сказал я Дэниэлу. – Не могу больше терпеть. – Я встал из-за столика и направился к ним. Они с опаской посмотрели на меня. – Ну-ка, заткнитесь, сволочи, – прошептал я так же тихо, как шептали они. – Понятно? Заткните свои поганые пасти. – Затем я вернулся к Дэниэлу. – Я кое-что вспомнил, дорогуша. Мне пора домой.

Я покинул его сразу же и, заглянув в окно, порадовался его растерянному и несчастному виду. Не помню, чтобы по дороге на Клоук-лейн я испытывал какие-нибудь особенные ощущения; вместо этого я начал повторять слова песенки, которую слышал, сидя сегодня утром в старом доме. По-моему, она называется «Судьбинушка-судьба», но твердой уверенности у меня нет. Я дошел до кладбища и тут, желая справить нужду после обильного возлияния, перепрыгнул через каменную стену и помочился на одну из могильных плит. Что-то шевельнулось рядом, и, застегнув брюки, я наступил на это ногой. У меня возникло такое чувство, будто я стучусь в открытую дверь.