— Я бы пристрелил Слепня, – Арджуна пожал плечами, так и не взглянув на собеседника. – По-братски. А теперь ты скажешь, что на самом деле произошло в Хастинапуре. Или мне расспрашивать слуг?
— Слуги не скажут тебе ничего иного. И никто не скажет. Кроме, возможно, – Баламут растянул губы в усмешке, – самого Дурьодханы. Или Духшасаны с Карной... Поинтересуешься при встрече?
— Я не колдун, чтобы расспрашивать мертвецов.
— Я так и думал... – аватар подмигнул бронзовой крысе, на которой восседал мудрый толстый Ганеша.
— Что стряслось с Чудо-Латником? – неприязненно поинтересовался Серебряный. – Он, помнится, слыл весьма преданным вишнуитом...
Аватар раздраженно отмахнулся; у него дрогнула верхняя губа, и на женственном лице странным показалось выражение зверя, готового обнажить клыки.
— Никаких Чудо-Латников, – сказал он, глядя в потолок. – Он умер и сожжен. Он никогда не рождался. Он увел войско, доставшееся Дурьодхане по выбору...
Арджуна закрыл глаза, на мгновение став похожим на Юдхиштхиру, и с силой провел ладонью по лицу.
— Хорошо, – сказал он, помедлив. – А если история дойдет до Бойца?
— Он, конечно, объявит ее ложью, – вздохнул Баламут. – Но, конечно, ему никто не поверит. Как всегда.
Серебряный обернулся. Подошел и сел напротив. Подался вперед, упершись локтями в колени.
— Но мне – ты – скажешь? – вкрадчиво предположил он.
— Нет, – спокойно ответил Кришна, лаская кончиками пальцев лады немой дудки. – Разве тебе недостаточно моих слов?
— Я поклянусь в их истинности любому и в любой час. Но я-то могу знать, что произошло?
— Я уже рассказал тебе.
— Мадхава...
— Ты подозреваешь меня во лжи? – вскинул бровь Баламут; резкий перелив оскорбленной флейты плеснул огнем в тенях покоя.
— Но ведь это меня ты выставляешь дураком.
— Дураком? – почти растерянно переспросил аватар, прежде чем разочарованно скривиться. – Нет, ты и вправду... скудоумный. Дураком я выставлю кого угодно, кроме тебя. Разве... Нет, ты не поймешь.
— Не пойму? – лучник встал и сощурился, глядя на него сверху вниз. – Я, скудоумный, умею сравнить одиннадцать акшаухини с семью!
— Ты никак испугался?
Из груди Серебряного вырвался рык.
Флейтист мелодично рассмеялся.
— Тебе смешно?
— Ты такой сердитый, – мурлыкнул Баламут. – Глаза сверкают, ноздри раздуваются, шерсть дыбом, о лучший из леопардов...
Арджуна помолчал. В глазах его гнев постепенно сменялся восхищением; эту метаморфозу аватар наблюдал уже много раз, и чарующая улыбка вновь родилась на устах Кришны.
— Я действительно клялся Дхритараштре не вступать в битву... – почти виновато проговорил он, взглядывая на Серебряного из-под ресниц. – Я буду твоим возницей.
— Воспоешь мои подвиги? – поднял бровь Арджуна.
— Уже.
— Слухи и слухи, – сказал лучник, глядя, как покачиваются серьги в ушах Баламута, – отовсюду слухи, один безумней другого, и чернь треплет наши имена...
— Чернь восторгается.
— Пусть так – но много ли достоинства в такой славе?!
— Где ложь, где истина? – тихая флейтовая трель. – Кто различит, если все сущее – только Майя?
Арджуна резко выдохнул, но промолчал.
— Даже мудрые заблуждаются, – пропел Кришна, сладко жмурясь. – Однако тот, кто действует без привязанности, никогда не пятнается грехом, подобно тому, как лист лотоса не смачивается водой...
— Ты забавляешься, – почти нежно сказал Серебряный.
— А чем мне еще заниматься? – спросил Баламут у светлоликого Чандры, нарисованного на потолке, закрыл глаза и весенней пантерой вытянулся поперек широкого сиденья; Арджуна невольно закусил губу. – Тебе... не надоело еще со мной разговаривать?
— Всего лишь одно, Мадхава. Скажи мне...
Кришна, чуть улыбаясь, открыл левый глаз.
— Я слышал не меньше трех историй про то, как я поспорил с кем-то на собственную жизнь и проиграл, избегнув встречи с Ямараджей исключительно твоей милостью...
— Ты собираешь сплетни? – перебив его, кисло поинтересовался флейтист.
— Собираю сплетни? – Арджуна почти залюбовался им. – Ты их распускаешь!
— Это ложь, – мгновенно отрекся Баламут.
— А история про то, как Бойца сотоварищи похитили гандхарвы? И нам – нам! – отчего-то взбрело в голову их вызволять?
— А разве это неправда? – невинно осведомился флейтист.
— Один достойный вельможа тот же вопрос задал старшенькому. Тот целый день молчал. И по сю пору киснет, как молоко у болтливой бабы...
Кришна снова уставился в потолок.
— Пусть... – лениво уронил он. – Его дело – сидеть на слоне и олицетворять моральный закон. И ему это отлично удается...
Арджуна усмехнулся.
— А если ему это однажды надоест?
Баламут покачал головой.
— Он слишком хорошо владеет своими чувствами, чтобы сорваться. Такой достойный человек. Даже неинтересно... А ты, вероятно, решил податься в аскеты, сын Притхи, и, готовясь противостоять чарам апсар и гандхарвов, упражняешься на мне.
— В аскеты я всегда успею. Возможно, это будет дельным решением: вместе с тапасом подвижники обретают мудрость, а она мне необходима. Ибо я, наконец, хочу понять, что ты делаешь и зачем!
Кришна встал.
Он был прекрасен, в один миг преобразившийся из томной любовницы в гневного бога; но и поднявшийся перед ним герой внушал ужас.
— Арджуна, ты великий воитель – воюй. Думать буду я.
— А я не люблю, когда подо мной думают! – в бешенстве рявкнул Сребрец. – Кто будет убивать после твоих раздумий? Пес ли я, чтобы бросаться на указанного?
— Чьих врагов ты будешь пронзать стрелами? Чужих?
— Твоей милостью перед нами лег путь к гибели!
— Разве доблестная смерть в бою – не лучшая из участей кшатрия?
— А если кшатрий желает победить и насладиться победой?
— Я обещаю вам победу, – протяжно выдохнул Кришна, откинув голову назад. – Я обещаю, что люди тысячелетиями будут рассказывать о вашей победе...
— Которой не было?! Ты... я так и вижу, как над нашими трупами ты сочиняешь нечто... несуразное, – последнее слово Арджуна выплюнул как гнилой кусок.
Баламут скривил губы.
— Что же вы думали раньше? – процедил он. – Я только указывал дорогу, шли вы по ней сами... Или ты не был счастлив следовать моим советам?
— Думали?.. раньше?.. – эхом повторил лучник, и в его глазах заплескался серебряный прилив.
Кришна, в панике хватаясь за флейту, отшатнулся от ярости, которую сам же вызвал.
Ярости оставался шаг до боевого безумия.
Давно прирученный, любящий, преданный, он в один вздох сбросил многолетнюю паутину, исчадье Молниедержца! ...нет, это лишь последний рывок тигра, угодившего в зыбун, мухи вблизи хозяина тенет...
И все же сейчас Арджуна поднимет на него руку.
Флейта.
Гаснет серебряное сияние.
Баламут отнял флейту от губ, кратко вздохнул и начал говорить – неторопливо, спокойно, едва заметно укорачивая одни слова и растягивая другие.
Стихотворный строй “гриштубх”, четверостишия с особым ритмом ударений внутри строки... ритмом.
Песня.
Нет.
Песнь.
Он не видел того, что грезилось Юдхиштхире, возлюбленный Господа, первый из бхактов, еще не видел. Крылья этой души не бабочке были под стать, более походя на орлиные, – но уверенные руки расправляли их, готовясь насадить улов на иглу...
Это – цельность. Освобождение. Мир.
Горький привкус истины, неземная весна, зыби Предвечного океана, отражающие рассвет... Огненный хмель сражений, мудрость, погруженная в созерцание, отвага и страсть, свет и тишина...
Вечность.
Арджуна опустился на колени. Гордец из гордецов, царевич и полубог, непобедимый воитель смотрел на флейтиста снизу вверх, с темным, отчаянным обожанием.
По-собачьи.
Через несколько месяцев на поле Куру колесница Арджуны выедет между строями готовых к бою войск. Аватар будет держать поводья.
Узрев в рядах противника своих родных, друзей и доброжелателей, Серебряный откажется сражаться. Тогда Черный Баламут споет ему Песнь Господа.
