Дон Лотарио с потерянным видом, заложив руки за спину, ходил по квартире. Потом он послал Гертрудис за газетой и принялся читать то, чего никогда в жизни не читал. Плинио время от времени делал какие-то пометки на листке бумаги. Должно быть, номера телефонов, по которым следовало звонить. Гертрудис то и дело входила в комнату – видимо, у нее чесался язык, но каждый раз, видя, что они не проявляют никакого желания ее слушать, возвращалась к своему занятию.

Неожиданно зазвонил телефон. Дон Лотарио пошел к телефону, чувствуя, что волнуется. Когда он вернулся в комнату, Плинио вопросительно взглянул на него.

– Да нет, ничего. Это Фараон со своей когортой продолжает раскручивать вчерашнюю затею. Говорит, что купил биде и хочет заехать за мной, чтобы отправиться на квартиру к Серафину. Ну и тип! Ради смеха на все готов.

– Уверен, это будет номер!

– Наверняка. Но мне не хочется оставлять тебя одного.

– Поезжайте и обо мне не беспокойтесь. Только осторожней, не идите у него на поводу, а то знаете, Фараон, он такой, на мелочи не разменивается, шутить – так до потери пульса.

– На этот раз не страшно. Ладно, увидимся в обед, в гостинице.

– С богом, желаю повеселиться.

Одна вещь привлекла внимание Плинио, еще когда он просматривал телефонную книгу в первый раз. На странице, отведенной букве «М», значилось: «Министерство X. Сеньор Новильо, тел…(три раза)».

Он дважды набирал этот номер, но никто не ответил. Что значит «три раза», он так и не понял. Захватив телефонную книгу, Плинио пошел к Гертрудис.

– Послушай, Гертрудис, не знаешь ли ты, кто такой сеньор Новильо из министерства X., который ходит сюда?

– Знаю, Мануэль. Конечно, знаю. Он очень дружит с сеньоритами. А сеньорита Пальмира вяжет для них.

– Кто такая сеньорита Пальмира?

– Секретарша сеньора Новильо. А он делает для них рамочки.

– Значит, кроме министерства, у него окантовочная мастерская, а у нее – вязальная?

– Да нет, Мануэль, мастерские у них прямо в министерстве.

– В министерстве?

– Нуда!

– Ничего не понимаю! Они очень дружны с сеньоритами?

– Жуть! Водой не разольешь! Ходить сюда любят до невозможности.

– А этому сеньору Новильо и его секретарше Пальмире известно, что сеньориты пропали?

– Вот уж не знаю, начальник.

– Схожу-ка я к ним, может, что-нибудь расскажут.

– Одному вам нельзя.

– Почему это?

– Заплутаетесь в учреждении.

– Приду в министерство, спрошу.

– Никто не скажет. Никто не знает, где они. Я раз шесть или восемь ходила с сеньоритами, чтобы запомнить дорогу. Придется мне идти с вами, хотя вижу, вам это не очень по вкусу. Но раз уж вы полицейский и коли все так получилось…

– Странно. Ладно, снимай передник, пошли.

– Я в самый раз, готова, – отозвалась Гертрудис, которая и без того все утро искала предлог, чтобы не убирать в квартире.

Когда подошли к дверям министерства, куда добирались на метро, Гертрудис, беря бразды в свои руки, деловито велела начальнику:

– Идите за мной, да не очень по сторонам смотрите.

Плинио пожал плечами и пошел за нею следом.

Гертрудис была права. Четверть часа, не меньше, шли они из конца в конец здания, поднимались вдоль стены по какой-то лестнице, похожей на пожарную, невероятно крутой. Шли чердаками (во всяком случае, это помещение больше всего походило на чердак), где была свалена старая рухлядь: бумаги, книги, картины, ящики, стремянки, перевернутые полки, рулоны оберточной бумаги, мотки бечевок, бруски, рейки, верстак… Наконец они подошли к низенькой двери, похожей на дверь деревенского чулана, которая вела на узкую обшарпанную лестницу. Потом были темные низкие комнаты с проржавевшими печами, с плакатами военных времен, мешками неизвестно с чем, старинными копировальными машинами, мохнатыми рогожами. И снова лестница, деревянная, по которой им пришлось подниматься при свете зажженной Плинио спички. Потом они шли по какому-то сооружению вроде лесов, вдоль крытой шифером крыши, у самых труб, до слухового окна. Спустились по деревянному скату, влезли в оконный проем, прикрытый вместо шторы куском ковра. Пройдя еще несколько шагов, оказались в абсолютной темноте, и Гертрудис трижды ударила костяшками пальцев в маленькую дверцу. Несколько секунд они ждали. Затем услышали три удара – как бы в ответ. И Гертрудис снова постучала три раза. Слышно было, как лязгнула бородка огромного замка. Дверь чуть приоткрылась. В полоске света показались очки и нос.

– Кто тут? – спросил владелец очков.

– Это я – Гертрудис – и со мной полицейский. Случилось несчастье.

При этих словах владелец очков, увидевший вдобавок Плинио, захлопнул дверь.

– Напугался, бедняжка.

– Что будем делать? – спросил Плинио тихонько.

– Погодите. Они, наверное, разговаривают.

Должно быть, им было о чем поговорить, потому что дверь не открывали.

– Постучи еще, – велел Плинио.

Она опять, как и раньше, трижды ударила в дверь. Почти тотчас дверь открылась и снова показались очки и нос.

– Пройди одна, а он пусть подождет, – сказал мужчина свистящим шепотом.

– Подождите меня, Мануэль, одну секундочку.

Дверь открылась ровно настолько, чтобы впустить Гертрудис, и тут же те, что были внутри, заперли ее.

Мануэль почти на ощупь закурил сигарету – тут уж не до того было, чтобы набивать папиросу. Прислонившись к стене, он стал ждать. Разговор, по-видимому, был тяжелый. Стали мерзнуть ноги, и на минуту ему показалось, что он никогда не выйдет из этой могилы.

От нечего делать он закурил новую сигарету. Сейчас ему ужасно недоставало ремня: когда случалось ждать, он привык стоять, заложив за ремень большие пальцы рук.

В конце концов, когда он, стараясь согреться, стал притопывать ногами, послышался сухой щелчок дверного замка. Дверь отворилась на три четверти, и в проеме показалась фигура Новильо, который оказался довольно высоким и тощим. На нем был старый пиджак и синий фартук, какие носят ремесленники.

– Пройдите, пожалуйста.

Это была довольно большая, похожая на амбар комната, вытянутые окна под потолком почти не пропускали света. Недостаток освещения восполняли две переносные лампы: одна – около вязальной машины, за которой работала толстая женщина в очках, и вторая – над верстаком, где, должно быть, столярничал Новильо. В углу стояли высокая старинная парта и скамьи. На парте лежало несколько счетных книг и горка скомканных бумажек. Гертрудис, по лицу которой видно было, что она пережила неприятные минуты, делала вид, что внимательнейшим образом следит за суетой вязальной машины под руками толстой Пальмиры.

Едва Плинио переступил порог, как Новильо снова запер дверь на два оборота, предложил Плинио сесть в старое камышовое кресло, стоявшее посреди комнаты, словно скамья подсудимых. Новильо, прислонившись к верстаку, смотрел на Плинио с явным неудовольствием. Лицом он походил на старую птицу, был лыс, нос, как говорится, на двоих рос, а на шее четко проступали жилы. Брови и жидкие волосы, аккуратно зачесанные через всю лысину с одной стороны на другую, – все было усыпано опилками.

Плинио обратил внимание на допотопный телефонный аппарат времен танго, который стоял рядом с партой, и на костлявую пишущую машинку, дремавшую в углу под темно-зеленой фланелькой.

Новильо, до сих пор еще не проронивший ни слова и, казалось, занятый мыслью, как бы отсюда удрать, в конце концов в знак добрых намерений предложил Плинио свой кисет. Не спеша, как то положено, они набили папиросы, и, когда закурили, Новильо, усевшись на высокую скамью за верстаком, проговорил:

– Гертрудис сказала мне, что пропали дочки Пелаеса. Я понятия об этом не имел. Скажите, чем могу быть вам полезен.

– Я бы хотел, чтобы вы рассказали, что вы о них знаете, может, это наведет меня на след.

– Ничего из того, что я могу сказать, не наведет вас на след. Я знаю всю их жизнь. Как раз их отец содействовал моему устройству в министерство. Они люди в высшей степени благонравные и жизнь ведут праведную.