- Ты вот что, сударь, - перебил его Лазарь, - телка телкой, а Кабановку мне сдай... Честью я тебя прошу: сдай Кабановку.

- И Кабановку сдам!.. - куражился Семен Андреич, - и телку подарю, и Кабановку сдам... Я все сдам!.. Веришь, Устинья?

- Ах ты, мой батюшка, да кому же нам и верить-то, как не твоей милости! - ответила Устинья.

- Да. Я говорю и отдам... Мне что Дурманины!.. Дурманины мне - тьфу!.. (Гундриков с особенной настойчивостью плюнул).

- А вот Гуделкин, Ириней Маркыч, - тонко заметил Лазарь, - давно бы он, говорит, Кабановку сдал, да правов у него таких нету... Есть, говорит, ему на то запрет - это насчет Кабановки-то...

- Гуделкин?! Ириней?! - пренебрежительно воскликнул Гундриков, как-то странно скосив брови, и затем, {285} придав и тону своему и выражению своей физиономии строгую официальность, произнес: - Лазарь Парамоныч, не угодно ли сейчас же вот у этого стола снять в арендное содержание Кабановскую пустошь?

- Триста двадцать десятин будет-с? - почтительно и тоже официально осведомился Лазарь.

- Триста двадцать.

- В трех полях-с?

- Да.

- На двадцать лет изволите сдавать?

- На двенадцать.

- Ценою как-с?

- Семь рублей.

- Хе-хе, - шутить изволите-с.

- Чего ты, Лазарь, беспокоишь Андреича, - с упреком заметила Устинья Спиридоновна, - стало быть, ты умом-то обносился... Не видишь, Андреич для шутки речь повел... Где виданы такие цены!.. Известно, коли правов ему господа не дают, - как ее сдать!..

Гундриков вознегодовал.

- Что ты говоришь такое!.. Как ты так можешь рассуждать! Ты баба и больше ничего...

- Ох, баба я, кормилец, баба... - смиренно согласилась мельничиха.

- Какая твоя цена, Лазарь? Говори скорей, я вам докажу!.. Я докажу Гуделкину!.. Представьте себе: прав я не имею! Ах, вы...

Дело с Кабановской пустошью покончилось очень скоро. Не далее как через десять минут перед Гундриковым появился лист бумаги, на котором он и начертал нетвердою рукою: "Сдал я, Гундриков, Кабановскую пустошь гг. Дурманиных купцу Лазарю Парамонычу Новичкову, ценою по пяти рублей десятина и задатку пятьсот рублей получил..."

- Друг, - в восхищении воскликнул Лазарь, спрятав расписку Гундрикова в карман, - вовек не забуду твоей услуги!.. Жена! Шипучки...

А Устинья Спиридоновна сокрушалась:

- Ах я дура, дура... Ведь сумлевалась я в тебе, Андреич, ох, сумлевалась!.. Не чаяла я, сколь в тебе силы много...

Гундриков самодовольно улыбался. {286}

Принесли "шипучку". Это оказалось "тотинское". Мы выпили. Тотинское хотя, по своему обыкновению, и отдавало свеклой, но жажду утоляло превосходно.

- Ну, друг, еще одно дельце! - сказал Лазарь после тотинского.

- Проси чего хочешь, - великодушествовал Гундриков.

- Вызволи, сударь, до конца - поддержи нового хозяина!..

- Проси - все дам.

- Ох, немалая просьба...

- Проси говорю! - уже настоятельно и как бы с сердцем повторил Семен Андреич.

- Кабановские мужики в петле у тебя...

- Это правда, - самодовольно заявил Семен Андреич.

- Я прямо скажу: ты и царь им и бог...

- Это правда. Я доволен. Я народ русский люблю, он господ своих почитает, - высокопарно заметил Семен Андреич и погладил себя по животу.

- Ах, как и не почитать-то, вас, голубчиков, - с умилительным вздохом произнесла мельничиха, - вами, голубчиками, свет держится... Что звезды на небе, то бояре на Руси...

- Оборудуй же ты, сударь, дельце, - продолжал Лазарь, - возьми ты у меня деньги, а под работу кабановских мне найми... Я знаю их - народ они закостенелый.

- Народ закостенелый, а меня послушают.

- А тебя послушают... Ты господин ихний... И ты до поры до времени об аренде скрой, пущай их не знают... А придет время, мы и объявимся... хе-хе-хе!..

- О, я их сожму! - бахвалился Гундриков, - я им гривну за лето дам, и ту возьмут... О, я их умею завлечь!.. Я бужу в них исконные чувства русского человека... Я ищу в них струны и нахожу...

Снова появился на сцену лист бумаги, и на нем снова начертал расписку Семен Андреич... Из расписки явствовало, что он обязывается нанять кабановских мужиков для работ на пустоши Кабановской и нанять не дороже цены такой-то, для чего и взял он у Лазаря Парамоныча Новичкова денег столько-то.

И эта расписка потонула в объемистом бумажнике мельника. {287}

Не успели мы досыта наговориться о сделке и не успел еще Лазарь поведать нам всех предположений своих относительно пустоши, а Гундриков посоветовать ему, какой системы держаться с мужиками кабановской деревни, как возвратился Мартишка. Лазарь, высунувшись в окно, спросил у него, сдал ли он деньги, и затем, обратясь к нам, с тонкой улыбкой предложил:

- А что, господа, - есть такое мое намерение камедь устроить?..

- Что ж, устрой... Устрой, это нас позабавит, - снисходительно согласился Гундриков.

- Это насчет утки? - догадалась Устинья Спиридоновна и прибавила: Утку ты мне отмести, Лазарь; Степки чтоб не было, а Мартишку пробери. Хорошенько его, пса, пробери!..

Лазарь позвал и Степаху и Мартишку. Оба они предстали перед нами смущенные.

- Ты жарила ноне утятину? - простодушно спросил мельник.

Та трепетным от волнения голосом ответила, что жарила.

- Где же она?

- Перепарилась.

- Так... Ты чего ж смотрела?

- Их милость дожидалась... - указала Степаха на Гундрикова. По мере того как допрос продолжался, голос ее крепчал. В нем даже начинало появляться раздражение.

- Куда же ты дела перепаренную-то?

- Куда... куда! собакам отдала!..

- Ах ты, песье мясо!.. Так и отдала?

- Так и отдала.

Лазарь обратился к Мартишке.

- Ты, голубь, давно дома был? - с прежним простодушием спросил он.

- На прошлой неделе был, - угрюмо ответил Мартишка.

- Ржи до новины у домашних хватит?

- Куда-те! с Егория покупают.

- С Егория... А едят сытно? Разносолы большие у них? {288}

Мартишка не отвечал. Он, видимо, уразумел, к чему клонились расспросы Лазаря... Лазарь многозначительно помолчал, не спуская язвительного взгляда с лица Мартишки, и вдруг разразился руганью. Ругань была артистическая. В ней было упомянуто и о неблагодарности людской, и о подлом людском лицемерии, и о скверных свойствах Мартишкиных, и о свойствах его родителей, и об мошенническом поползновении всей вообще голи объедать добрых людей... Было упомянуто и о двух сотенных, только что пожертвованных Лазарем на эту самую неблагодарную голь.

Мартишка молчал и стоял понурившись. Волосы его свесились на лицо. Вся фигура как бы оцепенела в смущенной неподвижности. Степаха все более и более озлоблялась, но, не дерзая протестовать громко, ограничивалась сердитым шепотом.

- Я добряк, - вволю наругавшись, сказал Лазарь, - я тебе на выбор даю: либо вот бог, а вот порог - и ползи по миру, либо - говори правду... Говори, ел нонче утятину?

Наступило тягостное молчание. Наконец Мартишка легонько вздохнул и пробормотал:

- Было малость...

- Степашка приносила?

Мартишка взглянул на нее исподлобья и, взглянув, ответил:

- Она...

По лицу Степахи выступили пятна. Она с негодованием плюнула и повернулась было к двери, но Лазарь собственной своей особой загородил ей дорогу.

- Стой, голубушка, - сказал он, - не спеши, дай нам на красу твою налюбоваться...

Степаха осталась. Она походила на волчицу, попавшую в тенета... Устинья Спиридоновна, с выражением полнейшего безучастия, прибирала остатки обеда.

- С какой стати она тебя утятиной потчевала, а?... Пауза.

- Говори, голубчик, говори прямо... Сгоню - с голоду издохнешь, настоятельно повторил мельник. Но на губах Мартишки точно замок висел.

- Полюбовницей, что ль, доводилась тебе?

Снова последовало тягостное молчание. {289}

- Эй, Мартишка,- сгоню!.. доводилась?.. - каким-то шипящим голосом произнес Лазарь.