- Тимофевна! - опять воскликнул мужичок, с тоскою устремляя взор на неподвижную целовальничиху, - заставь бога молить... Сделл... милость... Осьмуху!.. Вызволи ты меня... Во как: хоть ложись да помирай! - Он указал рукой на горло. {157}
- Не воровали бы, ан и ничего бы не было! - хладнокровно отрезала Акулина, загребая где-то под стойкой горсть подсолнухов.
- Кабы воровали-то, Тимофевна, - горячо заторопился мужичок, видимо обрадованный тем, что наконец прекратилось угнетавшее его молчание. - Кабы воровали!.. А то у парнишки оглобля-то сломайся, он возьми да и выруби жердинку, - известно, малолеток... Ну, они его и сцарапали, караульщики-то... Теперь как ни бейся, а без осьмухи нечего к ним и глаз казать!..
- А он не руби в чужом лесу! - равнодушно возразила целовальничиха и тут же закричала в окно на кур: - Кышь, кышь проклятые, всю левкой потоптали!..
Мужичок понурил голову и молчал.
- У тебя девка-то дома? - беспечно спросила Акулина.
- Дома, дома, матушка, - слегка удивившись, ответил мужик.
- Ты пришли-ка ее, пусть она у меня замест кухарки поживет недели две...
- Как же это?.. - с недоумением возразил было мужик, но целовальничиха не дала ему продолжать.
- Она пущай у меня недельки две поживет, ну, а осмуху я уж тебе отпущу...
Пармен толкнул меня локтем.
- Ну, так уж и быть, наливай, видно! - после легкого раздумья сказал мужичок, почесывая в затылке.
- Только смотри, Федулай, деньги чтоб беспременно к Успленью, уж это как хочешь!.. - добавила Акулина, направляясь к стойке.
- О господи? Аль уж я... аль уж мы, прости господи, какие!.. восклицал Федулай, стремительно подхватывая кувшин, до сих пор стоявший около дверей.
Пармен восхищенно развел руками и, посмеиваясь, взглянул на меня.
- Орел-баба! - самодовольно произнес он, - с мужиками она - лучше и не надо!.. Любого купца за пояс заткнет.
- Откуда вы ее взяли? - осведомился я.
- С Липецка... Там у мещанина одного - кожами он торгует, шибай, значит... Ну, и не то что какую голую {158} взял, - с достоинством добавил Пармен, - триста целковых деньгами, салоп лисий, платок дредановый, три платья шелковых, перина... Все как есть! - справили хорошо.
- А ведь я, признаться, тогда думал, что вы на Ульяне женитесь! заметил я.
- На какой это-с?
- А помните в Визгуновке-то?
Пармен обиженно усмехнулся.
- Помилуйте-с! Как вы об нас понимаете!.. Разве это возможно-с, чтоб на простой девке жениться... Что это вы говорите такое... Это даже довольно смешно-с... Нешто я полоумный какой... - Он даже засмеялся над наивностью моего предположения.
- Ну, что с нею? Где она теперь? - спросил я.
- Да она померла... Еще в прошлом году померла... Хе-хе-хе! Занятная девка была-с!
- Померла! - воскликнул я.
В этой смерти мне уж почудилась драма во вкусе покойной памяти романтизма, с эффектными сценами ревности, проклятий и т. п., но - увы! - и здесь оказалась вековечная комедия. На вопрос мой, отчего умерла Ульяна, Пармен равнодушно ответил:
- А ей-богу, не могу вам сказать... Говорили тогда, что как, значит, бабы-знахарки трясли ее, ну и затрясли... Это ребенка вытрясают так, ежели роды трудные, - пояснил он мне, направляясь к двери.
- Да разве она была замужем?
- Как же!.. Муж-то у ней еще кочегаром теперь у Селифонт Акимыча, проговорил он на ходу, - так, плевый мужичишка... Что, Акуля, самоварчик-то наставили? - обратился он к жене.
- Закипает небось, - апатично ответила Акуля, и опять загребла полную руку подсолнухов.
Через час я выехал из N ***. Лошади еле плелись под палящими лучами солнца; горячая пыль клубами вилась по дороге и садилась на лицо; Михайло, распустив вожжи, уныло тянул бесконечную песню. "Ивушка, ивушка, зеленая моя... Что же ты, ивушка, не зeлена стоишь?" - любопытствовала песня, "или те, ивушку, солнышком печет? - солнышком печет, частым дождичком сечет?" - {159} предполагала она, и, не дождавшись удовлетворительного ответа с каким-то тоскливым ухарством оповещала знойную степь о том, как коварные бояре "срубили ивушку под самым корешок", как "стали они ивушку потесывати"...
А предо мною печально носился образ Ульяны. {160}
VII. БАРИН ЛИСТАРКА
Кому случалось в былые, дореформенные времена колесить крепостную Русь, тот, вероятно, примечал некоторую особенность в расположении дворянских убежищ. Богатые барские усадьбы с бесчисленными службами и домом-дворцом, воздвигнутым по плану какого-нибудь Растрелли, в свое время искавшего милостей помещика-вельможи, гордо и одиноко громоздились где-нибудь на возвышенности, царствующей над окрестностями, окруженные цветниками, садами и парками, и лишь в почтительном отдалении от таких усадьб тянулись бесконечными улицами многолюдные крепостные села с белокаменными церквами, широкой базарной площадью, а иногда даже и с пожарной каланчою. Поместья, принадлежавшие дворянству средней руки, с надворными постройками, более рассчитанными на солидность и прочность, чем на изысканность и щегольство, и господским домом с вечным мезонином наверху, обыкновенно ютились себе где-нибудь на отлогом полускате и отделялись от деревни, потонувшей в зелени ракит и в матовом золоте многочисленных скирдов, много-много что сквозной каменной оградой, на диво сложенной крепостными каменщиками, или узеньким прудом с навозной плотиной, усаженной развесистыми ветлами, и с водяной мельницей, неустанно гремевшей и брызгавшей колесом своего единственного постава и немилосердно пудрившей прохожих мелкой мучной пылью. Около таких поместий не зеленелись парки и английские сады с подстриженными деревьями и таинственными павильонами, не сверкали молочной белизною дебелые Венеры и Дианы и не звенели свежими {161} брызгами фонтаны с неизбежным тритоном и полногрудыми, до излишества, наядами... Дворянство средней руки не любило этих затей во вкусе рококо. Не выписывало оно соблазнительных, но дорого стоящих мраморных изваяний, не строило фонтанов, сочивших холодные водяные струйки устами сердитого нелюдима Нептуна и его многочисленной челяди, не уродовало ножницами пышной древесной листвы и не воздвигало, на страх и грозу крепостных девок, вычурных павильонов, изукрашенных скоромными картинами, зеркалами и фантастическими арабесками. Вековой запущенный сад, из конца в конец оглашаемый звонким соловьиным рокотом, пронзительным писком копчика и заунывным кукованьем кукушки, дремучий сливняк и вишенник, тысячи яблонь и груш, целые поляны малинника, смородины и другой ягоды, тенистые кленовые и липовые аллеи, березовые рощи с веселым блеском своих стволов и болтливым лепетом глянцевитых листьев, - вот что окружало поместье дворянина средней руки и, в первобытном изобилии, давало неисчислимые сорта мочений и солений, парений и наливок для его неприхотливого стола, а в случае надобности - объемистые пуки гибких розог для мужицких крепостных спин.
Эти поместья, так же как и усадьбы богатых тысячедушных бар, были раскинуты на довольно значительном расстоянии друг от друга, и только поднявшись на гористый берег какой-нибудь реки и окинув с него взглядом привольную низменную даль, протянувшуюся на десятки верст видимо глазу, вы могли бы счесть пять-шесть дворянских вотчин, подобно белоснежным лебедям улепивших там и сям полускаты берега. Самое пространство земли, примыкавшей к такому поместью или к такой усадьбе, и иногда достигавшее размеров немалого немецкого царства, обусловливало эту отдаленность друг от друга барских убежищ.
Зато так называемые во время оно "малодушные", то есть владельцы двух-трех и много десяти крепостных душ, гнездились в тесном соседстве. Едешь-едешь, бывало, смотришь-смотришь по сторонам - и вдруг с какой-нибудь возвышенности бросится тебе в глаза целая кучка тесовых, камышовых и иных кровель, замелькают частыми зелеными пятнами крошечные садишки, огороженные плет-{162}нями, сквозь которые свободно шныряют свиньи и поросята, засверкает тинистый пруд, заросший осокою и чапыжником, и зачернеются покоробленные мужицкие избенки, беспорядочной толпою обступившие домики с тесовыми, камышовыми и иными кровлями. Это и есть "малодушные". В подмосковных губерниях народ и теперь помнит этих "малодушных" под несколько презрительным прозвищем "поганых дворян". Чаще всего это были либо недоросли, с грехом пополам одолевшие дьячковскую псалтирь, либо писцы второго разряда, заручившиеся этим вожделенным званием в снисходительной предводительской канцелярии, либо юнкера и прапорщики в отставке. Вообще народ нечиновный. Это те самые предупредительные господа, которые в былое время смиренно терлись в хоромах каждого помещика средней руки, пользовались его кормами, а иногда и старым шлафроком с его плеча, выпрашивали, когда патрон находился в духе, четвертку пшенца, телочку на завод, щенка от борзой суки, возик сенца, - причем подобострастно целовали патрона в плечико и величали его "благодетелем". Это те самые развеселые люди, которые на званых помещичьих обедах и именинных балах так уморительно ходили на четвереньках и выплясывали трепака, в угоду хозяину и на потеху многочисленных подвыпивших гостей, так храбро глотали смесь уксуса с деревянным маслом, сгрызали зубами рюмки и с такими смешными ужимками подражали крику петуха, мяуканью кошки и хрюканью поросенка.
