- И подчиняются?

- Ах, чудак вы!.. Да как же не подчиниться?.. Ведь что он сам по себе? - Нуль... Во-первых, не подчинись, - артель его выгонит, без ней он работы не найдет; а во-вторых, прямо уж ему Крокодил в деньгах откажет. И тогда... ну, понимаете, что тогда?..

- Так он просто, значит, подрядчик.

- Ну, зачем же вы так круто. Подряд снимать он приезжает не иначе, как в сопровождении двух человек из артели. Затем свои резолюции не кладет... Все у него "собча" и с общего согласия. Он вот заметит, ежели малый работает подло, он сейчас к артели: так и так, надо поучить малого. И артель учит. Ну, а за денежки за свои он берет пользу! У него, посмотрите-ка, в Козлове дом-то какой, а с пятисот рублей пошел!.. В последнее время, говорят, роялино какое-то с ручкой завел: по целым часам сидит за этим роялино и хор нищих из "Фауста" отжаривает!

- Но зачем же он нужен артели?! - воскликнул я, - ведь сумей она добиться кредита, и Крокодил этот является совершеннейшим пятым колесом! {496}

- Ах, как вы ошибаетесь! Вы плохо знаете народ, Николай Василич. Я имею право судить о нем... Я на своей шкуре... Не кредит тут главное, а главное - пришел к ним порядок в лице Крокодила. Вот в чем подоплека-то самая - порядок-с! Удалите-ка от них Крокодила, да они в тоске измаются... Помилуйте!.. Есть страх, палка, неумолимая как фатум, цемент. Есть смысл совокупного проживательства!..

- Петр Петрович! - воскликнул я в ужасе.

В эту неловкую для обоих нас минуту вошел лакей Евдокимка и степенно доложил:

- Сазон Психеич пришли-с.

- Зови, - с живостью произнес Батеев.

В кабинет боком пролез Крокодил. Он решительно сунул Батееву руку свою с толстыми, точно обрубленными пальцами, затем сунул ее мне и, не дожидаясь приглашения, тяжело ввалился в кресло. Я снова оглядел его: ну, толстяк! Лицо его казалось слепленным из теста и вот-вот было готово расплыться. Глаза глядели тупо и неподвижно. Он часто вздыхал и отирал лицо новым батистовым платком.

- Откуда едешь, Сазон Психеич? - спросил его Петр Петрович.

Тот вяло посмотрел на него.

- По ребятам езжу, - вымолвил он.

- Глуп, как этот стол, - шепнул мне Батеев и для вящей убедительности постучал по столу кулаком.

- Ну что, все в порядке?

- Это чего? - в недоумении спросил Крокодил.

- Везде порядок, говорю? Все как следует?

- Гм... - Крокодил задумался: он, видимо, не понимал вопроса. Петр Петрович подмигнул мне.

- В артели-то все благополучно, спрашиваю? - повторил он, возвышая голос.

- Ничего себе, - равнодушно ответил Крокодил.

- Скажите, пожалуйста, правда - вы порете, ежели кто забалуется? спросил я.

- Бывает.

- Разве же нельзя без этого?

Он поглядел на меня. Мне показалось, что в заплывших глазах его проскользнуло лукавство.

- Это уж как артель рассудит. Как она. {497}

- Ну, а собственной властью не порете?

- Чего это-с? - Он снова не понял вопроса.

- Барин спрашивает, сам-то ты, без артели, порешь когда или нет? пояснил Петр Петрович.

Крокодил усмехнулся.

- Помилуйте, разве это возможно, чтоб без артели?

- А почему же нельзя?

Крокодил на мгновение задумался, но потом ответил с легким смехом:

- Шутить изволите.

- Положительный идиот! - шепнул мне Батеев.

- Ну, а каким вы пользуетесь процентом на капитал, что даете артели? полюбопытствовал я.

- Чего это-с? - беспомощно спросил Крокодил и вдруг ужасно вспотел.

Я повторил вопрос.

- Мы не обучены по эфтому... - сухо произнес он и, глубоко вздохнув, обратился к Петру Петровичу: - Вы уж, батюшка, пожалуйста, говядинку-то получше давайте!..

- Как получше! - вскочил Петр Петрович. - Да лучше моей говядины не найдешь!..

- Нет уж вы, пожалуйста, получше, - упрямо повторил Крокодил.

Петр Петрович пожал плечами.

Вошла Олимпиада Петровна. Крокодил и ей сунул свою потную, пухлую руку. Она сделала легонькую гримаску, но руку пожала.

- Как здоровье супруги? - любезно спросила она Крокодила.

- Ничего себе, - ответил Крокодил и прибавил неприличное слово.

Олимпиада Петровна усмехнулась, но не покраснела. Петр Петрович снова пожал плечами и постучал по столу. Вдруг Крокодил засуетился и стал прощаться. Олимпиада Петровна предложила ему остаться обедать. Он отказался, говоря, что ему нужно к артели; вечером же обещался зайти. Затем опять посовал рукою и ушел.

- Дурак! - сказали в один голос Батеевы по уходе Крокодила.

Я попросил у них извинения и вышел вслед за ним. Он шел костыляя и переваливаясь и тяжело опирался на {498} яблоневую палку. Пузо свое он нес с каким-то достоинством и, видимо, щеголял его обширностью. Я дал ему скрыться в той избе, где жили плотники, и спустя двадцать минут последовал за ним. Артель обедала. В конце длинного стола восседал Крокодил. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутыль и лежала ломтями нарезанная ветчина. Около него так же, как и прежде, помещались почетнейшие лица артели. Все ели истово и, если можно так выразиться, в глубоком благоговении.

- Хлеб да соль! - сказал я.

Крокодил буркнул что-то; один из его соседей предупредительно дал мне место на скамейке. Я взял ложку и попробовал щей; щи оказались превосходнейшие. После щей Крокодил сказал, прижмуривая глаза:

- Насыпь по стаканчику.

Один из десятников взял бутыль под мышку и начал обходить с нею стол. Все выпили. Во время паузы, наступившей после щей, языки несколько развязались. Послышались степенные замечания насчет инструментов, способа рубки и т. п. Вдруг раскрыл уста Крокодил.

- Петрович, - вымолвил он, - твоя мать, Петрович, денег просит. Прислала письмо.

Петрович, детина лет тридцати пяти, смуглый и мужественный, принялся рассматривать ложку.

- Давать ли денег Петровичу? - продолжал Крокодил.

После некоторого молчания один из десятников спросил:

- А много ли?

- Это чего-с?

- Денег-то много ли, Сазон Психеич?

- Денег две десятки.

Опять наступило молчание.

- Оно, конечно, - произнес один из соседей Крокодила, - оно отчего не дать... - Он крякнул. - Оно дело удобное... Только вот по кабакам, ежели...

Петрович вдруг бросил ложку и обратил смущенное лицо к Крокодилу.

- Что ж, по кабакам, - заторопился он, - я разве что говорю... Я зашел в кабак. Ну, положи мне за это... Я не сто... Я ведь прямо говорю: хоть сейчас...Но только матушка ни в чем тут не повинна. {499}

Крокодил подумал.

- Ну хорошо, Петров, - наконец сурово произнес он, - деньги я матери пошлю... Это пошлю. А уж поучить тебя надо... надо. Вот ужо поучите его, ребята. Слегка, а поучите.

Петрович немного побледнел и осунулся. Все стали есть кашу, и ели с какой-то серьезной сосредоточенностью.

- Вот тоже с Ефимкой что нам делать? - сказал десятник.

- А что?

- Цыгарки курит.

Крокодил снова подумал, но, подумавши, ничего не ответил. Десятник прискорбно вздохнул. После обеда Крокодил помолился и сел в сторонке. Плотники в глубоком молчании выходили из-за стола, медленно крестились на икону и, степенно подходя к Крокодилу, отвешивали ему низкий поклон. Когда эта процедура была кончена, Крокодил вздохнул и произнес:

- Ефим!

К нему подбежал молодой малый, еще без малейшего признака пуха на бороде.

- Ты что же это, Ефим, цыгарки куришь? - спросил его Крокодил.

Тот повалился в ноги.

- Сазон Психеич!.. Век не буду! - молил он.

Крокодил отстранил одну ногу, вероятно для того, чтобы Ефимке удобнее было валяться по земле, и несколько минут равнодушно смотрел на него.

- Ежели простить его на первый раз, - вопросительно произнес он, ежели теперь простить его, а в другой - выпороть?

Все молчали.

- Егорыч, потряси-ка его за виски! - сказал Крокодил.

Десятник усердно вцепился в Ефимкину голову и пребольно оттрепал его. После трепки Ефимка снова поклонился в ноги Крокодилу и, сдерживая слезы, скрылся в толпе. Там его встретили осторожным хихиканием.