"Новодевичье! - ахнул про себя Серов. - Как же я сюда забрался?" "Новодевичье! На Новодевичьем он!" - визгом чужих голосов отдалось в мозгу.
Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его людям, залепил, заткнул себе рот рукавами...
- Дима... Дим... Стой смирненько, Дим! Мы сей момент, сейчас мы...
"Надо делать что-то противоположное командам..." - краем мелькнуло в серовском мозгу.
"Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!" Серов тут же скинул и отшвырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и, до смешного высоко подпрыгивая, высоко занося ноги в бежевых носках, поскакал, как конь, через лужайку к воротам еще открытого, несмотря на спускающийся вечер, кладбища.
Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил, расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова вверх...
Из будки, вплавленной одним сплошным литым стеклышком в краснокирпичную ограду кладбища, уже выскочил и топал к Серову милиционер, за спиной милиционера бешено повертывалась на тоненькой шейке, словно пытаясь с этой шейки свинтиться, хорошенькая головка какой-то кладбищенской в синей спецовке работницы.
- Ты, козел! Где расстегиваешься?! - захлебнулся от тяжкого гнева милиционер.
- Я к вам! К вам я! Скажу - что вижу! А вижу... Вижу тьму адскую! И город пылающий над ней!
Серов, растопырив руки, качнулся навстречу милиционеру.
- Ах, рвань ты болотная! Сейчас в отделении поговорим!.. Сейчас... Сей... А ну, пошел отсюда! - вдруг передумал вести Серова в отделение милиционер. - Пошел, кому говорят! - милиционер выставил перед собой дубинку и, тыкая ею, будто горячей головешкой, погнал Серова от ухоженного кладбища, от веселой мордашки, от будочки стеклянной прочь...
Серов скрипнул зубами, вдруг почувствовал холод босыми, в носочках тонких, ступнями и пошкандыбал, а потом и побежал вверх, вверх вдоль кладбищенской красной стены. На бегу он оглянулся и с тоскою мутной отметил: милиционер за ним не идет, а, дохло лыбясь, говорит что-то в мыльницу с антенной, в рацию. Добежав до конца кладбищенской стены, Серов остановился, отдышался. Голоса не звучали, милиционер остался далеко позади, внизу. Теперь было два пути: снова в город или...
"Надо в монастырь, в церковь! Спрятаться там, затаиться, отсидеться... Может, там тоже экран?.." Монастырь выглядел явно победней и позаброшенней парадно-зеркального кладбища.
Серов еще раз огляделся и тут же увидел, как со стороны метро "Спортивная" выскочила и ткнулась туповато в кустики, шагах в сорока от него, машина скорой помощи> . Из машины выпрыгнул Хосяк в сером, накинутом поверх докторского халата плаще, за Хосяком, безумно скалясь, то вскидывая вверх, то роняя вниз коричневую свою лапку, соскочил наземь сгорбленный Академ. Разум бедного Ноя Яновича дал, видно, опять какой-то сбой, он бежал за Хосяком как собачка, пытался заглянуть своему мучителю в глаза; дергал его иногда за край длинной одежды, что-то лепетал...
- Дима! Дим! Стой! Погодь! - крикнул Хосяк.
Серов тут же скользнул в монастырские ворота. Краем глаза он успел зацепить приоткрывшую дверь кабины Калерию, ее безумно и хищно расширившиеся ноздри, ее распущенные, отлетевшие назад и в стороны волосы...
*** Следователем Гансликом от оперативника Клейцова было получено донесение: утром объект появился наконец-то в Отрадном. Но, видимо, заметив наружное наблюдение, входить в свою квартиру не стал. Теперь путает следы, пытается от наружного наблюдения уйти. Безостановочно снует по городу, выезжал в ближнее Подмосковье.
Объект, по словам Клейцова, был хитрым, опасным, ушлым.
Следователь Ганслик поручил оперативнику Клейцову наблюдение продолжить, а сам, торжествуя, вытрубливая из своих толстеньких щек победные звуки, связался с заместителем окружного прокурора Землянушиной и добился от нее того, чего давно не добивался: добился не только разрешения на наружное наблюдение, которое им было давно возобновлено самочинно, но и на превентивное задержание - в случае необходимости - подозреваемого.
Уже ближе к вечеру Гансликом было получено новое сообщение: в районе Новодевичьего объекту удалось уйти. Ведущий наблюдение высказал предположение:
объект скрылся на кладбище. В наглом, особо дерзком этом поступке наблюдавший усматривал прелюдию к какой-то политической выходке, акции...
Ганслик снова надул свои толстые щечки, но трубить, правда, не стал, лишь гневно фыркнул, нажал селекторную кнопочку, вызвал машину.
*** Калерия, тоже накинувшая поверх халата какую-то куртку, догнала Хосяка почти в воротах. Хосяк нервно полуобернулся к ней:
- Говорил тебе! Не годится он! Не такой человек в Москве нам нужен... Подставила ты меня, лапа, подставила... Ну да теперь все... Тебе он, ясное дело, уже не подчинится, куда надо не пойдет...
- Давай еще попробуем... Последний раз...
- На тебе лица нет. Еще несколько "вызовов" - сама в ящик сыграешь!
- Сиграет, сиграет... - веселился и подпрыгивал рядом Академ.
- Настрой птицу, уходим. Петьку с той стороны подберем... - не обращая внимания на маленькую обезьянку, тихо прозвенел Хосяк.
- А листки?
- Листки Полкаш возьмет. В квартире пошурует. Найдет. Уничтожит. Потом машиной займется. А через сутки... Ты ведь дала ему попить, лапа?
- А то как! - голос Калерии из носового стал гнусавым, резким. - Ладно! Чему быть - того не миновать!
Она развернулась, быстро побежала к машине и вернулась из нее с объемным, в форме куба фельдшерским чемоданчиком. Тут же, в темном створе ворот Калерия крышку чемоданчика откинула.
- Пеца-пеца-пец! Клюнь бяку, клюнь! - коротко обласкав птицу, зашептала она дерзкими, готовыми брызнуть черновишневым соком губами петуху прямо в гребень.
Калерия пошептала что-то еще, и петух, худой, огромный, цыпастый, странно напоминающий повадкой и статью Хосяка, белькочущий носовым гнусавым голоском, как Калерия, угловато вылез из чемоданчика, неспешно расправил примятые перья и, пьяновато подволакивая затекшие в тесноте ноги, поковылял в монастырский двор.
*** Сержант Тебеньков, предупрежденный по рации напарником о каком-то пьяном бомже, снимающем прилюдно штаны, из кельи монастыря вышел во двор.
Вдалеке просеменила монашка. За ней - другая. Долго никого не было. Затем вошел степенно в ворота поздний посетитель с бородкой и в новом фиолетовом плаще, в тапочках модного телесного цвета. Все было спокойно.
"Чего это Синяков горячку порет? Не похоже на него. Затосковал он у себя на кладбище... Да и как тут не тосковать: покойнички кругом грустные, а вот родственнички у них веселые..." Вдруг Тебеньков увидел вбежавшего в монастырский двор черного огромного, худого, как жердь, и угловатого, как журавль, с оплечьем седым петуха.
Петух бежал словно пьяный, бежал как нанюхавшийся наркоты. Его шатало из стороны в сторону. Он спотыкался, как заведенная кем-то игрушка с чуть подпорченным, а может, уже и вовсе барахлящим механизмом. Петух то приостанавливался, то вновь припускал трусцой, взметывал гребень кверху, тихонько клекотал, даже как бы подсмеивался в отвисшую до земли бороду, потом, как плохой танцор, явно издеваясь, явно передразнивая кого-то, взлетал на вершок-другой от земли, сучил в воздухе ногами. Вдруг петух на мгновение в полете замер, да так и остался висеть над землей, словно окаменевший.
Тебеньков про себя успел лишь ахнуть, и в тот же миг в монастырский двор осторожно заглянули двое: высокий мужчина в плаще поверх белого халата и такая же высокая женщина с пылающим, как в лихорадке, лицом, с длинными развевающимися, чуть рыжеватыми волосами. Женщина слегка шевельнула губами, взлетевший петух мягко опустился на землю и механически, с равномерными промежутками времени подымая-опуская голову, побежал за человеком с бородкой.
Двое вошедших так и остались стоять в створе ворот.
