Произносит хребёт (NB! кажется и моя мать так произносила, во всяком случае: Лёв Толстой, и, помнится: галéрка (ведя от галлереи).

А у самого хребет как у рыбы — arêtes [21].

Как настигаемый олень

Летит перо.

             обманут день —

И как хитро!

Все силы ада за спиной —

             масть!

Всё дети матери одной,

Чье имя — страсть.

Олень, олень Золоторог,

Беда близка!

То в свой звонкоголосый рог

Трубит тоска…

По зарослям словесных чащ

Спасайся, царь!

То своры дых кровокипящ,

То ревность — псарь.

Всё громче, громче об ребро

Сердечный стук…

И тихо валится перо

Из смуглых рук.

4-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.

<Справа от стихотворения, поперек страницы:> Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.

О двух

В лазури               и герба

Сказ. Дважды стукнула судьба

В сияющие лбы Волконских.

О том, на кандалы корону

Сменившем — сказано до нас.

Нам гордость горькая пришлась

Быть современником второму.

(не кончено)

Над владыками,

Над коронами —

Власть великая

Нам дарована…

(Четверостишие из к<оторо>го вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напеч<атанное> в Ремесле 1932 г.)

Тучи как судьи.

Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.

Для меня жирных тельцов не режут.

На што мне

Вырывает из рук бумагу,

В очи сыплет цветочной пылью,

В волосах запевает нагло,

За спиной завивает крылья…

(Ветер)

Где заговорщик, глотающий пепел?

Долг возложив на детей годовалых

Те — остальные — сидели в подвалах, —

Тел без гробов — ждя,

Новых пиров — ждя…

Не дошаливши последнюю шалость

Горстка детей за отчизну сражалась…

Приносим С. М. с Алей самодельные, с пайковыми бобами, пирожки. Швыряет на сковородку, обугливает и, не видя ни ножа ни вилки: — «Можно, я думаю, руками?»

— Нет, ошибаюсь, пирожки были в другой раз, на этот раз был — блин (мой, во всю сковородку). Держал руками и рвал зубами.

Внимательность к вещам. — «Прэлэстный угольничек», — тарелка (простая, с цветком).

— Я вижу: несколько человек — штатск<их?> — сняли шляпы: заложники. Там был и мой двоюродный брат, — только он шел с той стороны — если бы я его увидел — не знаю — я бы наверное кинулся — чтобы тоже… Кто-то из солдат толкнул меня в грудь. Вернувшись, написал обеим дамам (через два а), что я не могу принимать вознаграждения от правительства, которое так обращается с человеком.

…Каждый, самый слабый, должен сказать, ответить…

В<олкон>ский заключен сам в себе, не в себе — в мире. (Тоже одиночная камера, — с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист — породы Гёте. Ему нужны не люди — собеседники (сейчас — не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда — сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь — отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?

Никогда — тебе, всегда — себе.

Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи — так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)

Ласковость за которой — что? Да ничего. Общая приятность от того, что ему радуются. Его мысли остры, его чувства flottent [22].

Его жизнь, как я ее вижу — да впрочем его же слово о себе:

— «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается — начнется».

— Вы любите свое детство?

— Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю когда это кончится… Этим, должно быть и объясняется моя молодость.

(Про Алю: изумительная девочка…)

Однако, в первый приход, сказал же:

— «Я, вообще, сейчас, кажется, не могу причинить никому ни радости, ни горя…» А вчера: — «Каждый свой день…» (люблю больше предыдущего и т. д.).

Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, — нет, это бросается легко, созерцательно- <под строкой: повествовательно-> спокойно, почти небрежно.

Учитель чего? — Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.

Вернее: читает систему Волконского (Хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) — когда мог читать — Жизнь.

(Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солдаты не идут в лад, долгое дохождение до нас света звезд…)

Не поспевает за моим сердцем.

Жаловаться не стану,

Слово возьму в тиски.

С этой мужскою раной

Справимся по-мужски.

Даром сгорают зори,

А не прося за вход.

С этой верховной хворью

Справимся, как Восход.

Великолепным даровым пожаром

В который раз, заря, сгораешь даром?

На встречных лицах, нежилых как склеп,

В который раз ты побежден, о Феб?

Не доверяя бренной позолоте

Они домой идут — на повороте

Счастливые — что уж опять тела!

Что эту славу — сбросили с чела.

                       еды |

И в предвкушении любви | взаимной —

Домой — домой — домой — к печурке дымной…

Так, у подножья нового царя,

В который раз, душа, сгораешь зря?

Суббота

10-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.

Море — пляшущий погост.

Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним.

В старой женщине, берущей на содержание, неизбежная бескорыстность материнства.

Аля: — Смущенная улыбка Дьявола.