И — внезапно: что — последнее, основное? Костяк — не рассасывающееся — или пустота, <пропуск одного слова>. То обо что разбиваешься — или то, в чем пропадаешь? Имянное (то, что создает имя: то именно) или безымянное? Это я не о Вас, это я закона ищу.

Я думала — три, но есть еще Вы: с трубкой, т. е. только трубка. Когда я думаю о том кто курит трубку и любит дождь (а м. б приписываю?) мне кажется, что с таким хорошо путешествовать и не расставаться.

Но этот уже книг не пишет, и с ним-то именно и придется расстаться, п. ч. всё остальное: безымянную силу, голос, книги (написанные и ненаписанные) я унесу с собой — не жестом захвата —

Но об этом я уже писала.

Разговор.

— Аля, как ты думаешь, как себя будет чувствовать С., когда приедет?

— Если Э<ренбур>г нас не выгонит.

Я: — Наверное не выгонит. Но что мы будем делать с утра?

Аля: — С вечера закажем три завтрака.

21-го мая 1922 г. — Устала.

Ты привыкла: хозяйку в снег,

А сама на ее постели!

А в дому моем был твой век —

С черной лестницы, в черном теле.

(Любовь)

Так, разложена и не воссоздана:

Перья — щебеты — и кости порознь,

Так доверчиво прождав, что сложится,

Изумленная своим ничтожеством,

Некой спорностию безголосою

Под законностями: под колесами.

Так, растравленная до бесстрастия,

Без архангела, без веры в мастера,

Всеми клочьями поняв: не свяжется,

Так, без легкости, но и без тяжести —

Обесславленное и разъятое

Дня из дней твоих творенье: пятого.

30-го нов<ого> мая 1922 г.

(Явно — после ряда бесед с Э<ренбур>гом.)

А обо мне зайдет, скажи: просторы,

Еще: прощай, еще: рукой не трогать!

Да, ибо создана в тот день, в который

Кровь создана — и мех, крыло — и коготь.

Как буйствовала по

Первая кровь — и как в крыле вздымалась!

И как потом — увы! — месивом стылым

В тот глиняный сосуд — самая малость.

Не одолеть бескровному завету

Моей крови — пернатой и косматой!

Ни даже года в ней, ни даже века:

Ты в метрике моей прочтешь: день пятый.

31-го нов<ого> мая 1922 г.

Где милосердная рука,

Приемлющая без отдачи?

А если у меня к тебе

Страсть к голоду и страсть к алчбе —

Минующая хлеб и воду?

Единственен и неделим

Вздох — и не место здесь двоим

             Ибо

Бог — и на голод ненасытен.

Божественно и безоглядно

Растет прибой.

Не губы, жмущиеся жадно

К руке чужой —

Нет, раковины в час прилива

Тишайший труд.

Божественно и терпеливо:

Так море — пьют.

Рýку чужого человека

Нести к губам.

Отчаяннейшее из мужеств —

Чужая плоть.

Не спрашиваю — и не спрашивайте!

Ведь праведными — не накрашенными —

Устами ведь, а не стихами ведь:

Не памятниками: беспамятствами.

Час, когда Бог подаст

Я никогда не понимаю, что я в жизни человека.

(Очевидно — ничто. 1932 г.)

Всё те ж: утешь!

Всё те ж: убей!

Твоя неласковая ласточка

Милый друг, теперь работаю только так: око за око, т. е. письмо за письмо. Пришел час: или нашей беседы или моего замолчания. (Замечаете, что змея начинает поднимать голову? — недораздавленную.)

У Вас нет ко мне ни доверия, ни человеческого отношения, Вы втайне считаете меня вредной и льститесь на меня вопреки чему-то в себе. Завороженность, а не приверженность. — Жаль.

— Марина! Наша комната сейчас похожа на чердак горничных. И горничная удивляется, что господин не говорит ей, что ее любит.

Тих междуребёрный расстрел,

Глух междуребёрный застенок.

… 

…От нищенств и напраслин.

Да, ибо в час, когда придут цари —

Дитя покинет ясли.

Сиротствующее — найдет отца

И даже век не взбросит

Когда придут и розы и сердца

И лавры на серебряном подносе

Удостоверишься — повремени!

Что выброшенной на солому

Не надо было ей ни славы, ни

Сокровищницы Соломона.

И вместо всех — в мáревах дней и судьб —

Мне строящихся храмов —

Я бы хотела тáк: камень на грудь —

И пóд голову — камень.

До убедительности, до

Убийственности — просто:

Две птицы вили мне гнездо:

Истина и Сиротство.

Ты, последний мой колышек

В грудь забитую наглухо.

Danzig Promenade, 6

Verlag «Век Культуры»

Ив<ан> Яков<левич> Герман

Lützow 85-49

Magdeburger Str<aße> 25

Pension Höltzl-Sheridan

Nestorstr<aße> 6 bei Pinkus

Herr Sotschiwko

— Конец радужной тетради —

Берлин, июль 1922 г.

девять писем

с десятым, невернувшимся, и одиннадцатым — полученным [97].

17-го июня 1922 г.

— Письмо первое —

Две тщетности — на сон грядущий. (Это наш с Вами час, днем мы — ремесленники.)

Мой родной! Книга, которая сейчас — Вашей рукой — врезалась в мою жизнь — НЕ случайна. Услышав — обмерла [98].

Вы сами не знаете — Вы ничего не знаете! — до чего всё ПРАВИЛЬНО.

Но Вы ничего не знаете, Вы только очень чутки (не СОЧУВСТВЕННО, — как зверь: всем востромордием!) — в какие-то минуты Вы безошибочны.

Я не преувеличиваю Вас, всё это в пределах темнот (которые беспредельны!) — и мехов (шепотóв, бормотóв и т. д.). — Пока. —