— Что-то они задерживаются. Сягуягниту, что ты там караулишь, идем с нами.

В ржавом танке с ободранными гусеницами, снятым двигателем и лобовым бронелистом, вырезанным вместе с пушкой, стоявшем у подножия кургана Кошкли как напоминание о стародавней битве, выигранной предками рыцаря Кукылина, происходило неприятное объяснение.

— Так Кукылин накрылся? Мало того, что он живехонек и здоровехонек, так в его усадьбе еще один болван в доспехах, на дворе гусеничный тягач, а в ангаре княжеский истребитель, не говоря уже о двух здоровенных псах, которые вот-вот нас учуют!

— Подожди немного, не будет же эта нелепая компания вечно здесь болтаться!

Рогатый, я так понимаю, странствующий рыцарь, который помог Кукылину разыграть шутку с Камыснапом и теперь приехал делить денежки. Скоро он отправится в путь, и тогда и тягач его, и его часть золотых наша.

— Ты не за того меня принял, Кагуннак. Я не стану разгрызать такую крепкую скорлупу ради такого малюсенького ядрышка, особенно если и ты имеешь виды на то, чтобы его сожрать. Ты меня надул. Надо бы тебя прикончить, но мне нет в этом ни выгоды, ни удобства, так что пока оставляю тебя жить.

— Хозяин, отдай его мне!

— Хорошая мысль, Ныгфукак. Теперь Кагуннак будет путешествовать с нами, и если ты особенно отличишься, я так и сделаю. Ну, а если он особенно отличится, не взыщи. И старшую Кошкли я тоже, когда придет пора, отдам тому из вас, кто лучше мне послужит. А если ты, лживый наводчик, попытаешься бежать, я выдам тебя кыгмикской контрразведке как нувукакского шпиона и сам позабочусь, чтобы ты умер нескоро. Дождемся ночи и уходим отсюда, до поры.

— Хоть меня-то не дури, — говорил Фенрир. — На кой тебе сдался этот могильный камень?

— В сагах четко сказано, что греть надо на угле, пережженном из идолов с оскверненного капища, ковать на могильном камне, а закалять в моче бешеного козла, — нимало не смутясь, ответил Горм, выворачивая из земли базальтовое надгробие. — Идолов с оскверненного капища здесь, понятное дело, не найдешь, так пусть хоть могильный камень будет, эхе-хе.

Горм взвалил надгробие на плечи и побрел в направлении усадьбы.

— Интересно, кем ты заменишь бешеного козла. Смотри под ноги, эй!

— Без тебя знаю, — ответил Горм и, запнувшись о торчавшую из земли колючую проволоку, упал.

— Под этим камнем лежит Горм Рогатое Бревно, что всегда отвечал не подумавши, — с чувством сказал Фенрир.

Горм выполз из-под камня и принялся дергать за проволоку, пытаясь высвободить ноги. В результате его усилий в земле обнажились два скрученные той же проволокой спина к спине скелета. Горм зашипел и, оборвав проволоку, кое-как встал. До кузницы оставалось еще порядочно.

— А, ядрена мышь! Горм схватил камень обеими руками, оторвал от грунта и, натужившись, метнул. Камень взмыл вверх по крутой параболе и пробил крышу кузницы. С криком «Воздух!» из сарая выбежал Сягуягниту и, толкнув протезом дверь винного погреба, скатился кубарем вниз по лестнице.

— Это ты… — Кукылин в кожаном фартуке и со снайперской винтовкой в руках разочарованно уставился на Горма из дыры в крыше.

— Нет, это стадо гиен, дерущихся над трупом панцирного слона, — ответил Горм. — Ты разогрел заготовки?

— Да, только зачем тебе понадобилось греть это старое железо, когда вокруг столько прекрасных легированных броневых сталей? Вон под курганом танк стоит!

— Скелет не должен быть хрупким, к тому же, если дело дойдет до бронебойного снаряда, он при любом материале сначала разнесет в клочья собственно тебя, а что потом будет с силовым скелетом, не столь важно. Где у тебя молот? Что за фигню ты мне подаешь? Ах, этот ты поднять не можешь?

Горм взмахнул огромным молотом над головой, опустил его, расколов наковальню, одобрительно крякнул и подтащил поближе к горну могильный камень. Кукылин, взяв длинные щипцы, вынул из огня раскаленную заготовку.

— Левее держи и поверни немного! — Горм занес молот, прищурился и ударил, высекая искры. Скоро он вошел в довольно размеренный ритм и, изредка давая Кукылину указания, как держать заготовки, стал превращать собранные в окрестностях усадьбы ржавые железяки в дуги, хребтовины и поперечины силового каркаса, не переставая одновременно молоть языком.

— Это будет одно из ребер пирамиды, внутри которой будет помещаться твоя голова в шлеме, чтобы ее нельзя было срубить. Перехвати щипцы! На себя, ядрена мышь! Под что у тебя руки приспособлены, не понимаю — щипцы и то держать не умеешь.

— Это нелюдь, — безапелляционно сказал Ныгфукак. — Ни один человек не смог бы так бросить могильный камень, бьюсь об заклад.

— Опять проспоришь, как давеча, — барон вырвал у Ныгфукака подзорную трубу. — У мертвеца не может быть больше силы, чем у живого.

— А он не мертвец, — Ныгфукак раскрыл складной нож и принялся ковырять им в ухе. — Он механический — видел, лат не снимает, даром что в кузнице, верно, жара.

— Стал бы механический так девку лапать! Посмотри, — барон едва не выткнул Ныгфукаку глаз окуляром трубы.

Вытерев слезы, Ныгфукак пристроил поудобнее трубу на краю дыры в танковой обшивке. Странствующий рыцарь только что вышел из кузницы, посадил старшую Кошкли себе на плечо, что-то сказал ей и, раскрыв рот, запрокинул голову. Девица сняла со своей головы узкогорлый кувшин и принялась лить ему в рот белую жидкость.

— Что это он пьет?

— Дай поглядеть, — барон снова вырвал у Ныгфукака подзорную трубу. — Молоко?

Рогатый снял девицу в длинном домотканом платье, подпоясанном широким узорчатым поясом, с плеча, заглянул в кувшин и, убедившись, что в нем ничего не осталось, ухмыльнулся и скрылся в кузнице.

— Ну и улыбочка, брр, — передернулся барон. — Скажешь тоже, механический!

— Кошек у вас тут доят, что ль?

— Нет, — обиделся Кукылин. — Молоко козье.

— Тогда почему от него у меня в животе мышами пахнет?

— По-моему, это уже твои проблемы, — сказал Фенрир. — Меньше рот разевал бы, глядишь, и мыши бы туда не налезли.

— Во дурак, — беззлобно сказал Горм. — И начисто лишен чувства юмора.

Ладно, я продолжаю рассказывать. В воду!

Кукылин послушно опустил трубчатый наворот с прикрепленными кое-где кузнечной сваркой сегментами старых дисковых бензомечей в бочку с водой.

Окруженный клубами пара, Горм вещал:

— С таким плечевым поясом пусть кто попробует сломать тебе ключицу. В те же века, когда с космодромов спутников Альдейгьи стартовали первые фотонные звездолеты, холодный и суровый Драйген решено было перетащить на одну орбиту с Альдейгьей. Так началось создание того великого сооружения… Ну кто ж тебя учил так недогревать заготовки!.. которое впоследствии назвали Метрополией. Шесть планет, как драгоценное ожерелье вокруг нашего солнца, четыре из которых переместили из других систем уже при посредстве управления кривизной пространства. Это было время нашего величия. Гроссы колоний вокруг подчинялись воле тинга, голос на котором имел каждый взрослый житель Метрополии, находившийся в здравом уме. Компьютеры, стоявшие в подвалах древнего замка королей Севера, подсчитывали голоса. Они же случайным образом выбирали среди собравшихся на тинг тех, кому давалось слово. Рабство было запрещено, на окраинах колониальных владений вольные дружины истребляли последние пиратские и рабовладельческие шайки, торговые космопорты процветали и завязывали отношения с новыми и новыми цивилизациями. Правее! Ага! Наши звездолеты проникли в центральные области Галактики, открыв путь к сокровищницам древних вымерших планет. Но в несчетных битвах, бессонных бдениях у компьютерных терминалов, пирах, полетах на странные и чудесные планеты, оргиях и астроинженерных работах очень немногие заметили в величии Метрополии червоточину, что была знаком ее грядущего падения. После расшифровки генного кода родители смогли управлять наследственностью своего потомства. Продолжение рода стало совершенно независимым от любви, которая сделалась неким изощренным родом искусства. Смерть от старости исчезла. Но с каждым веком почему-то все меньше становилось живых разумных существ на планетах Метрополии и все больше роботов. Непрестанные генетические эксперименты расшатали наш генофонд. Разные моды на тела на разных планетах породили расы непохожих друг на друга причудливых существ, живших для удовлетворения своих страстей, утонченных за гроссы лет изобилия, и не заботившихся о потомстве.