— Пропусти!
— Хотя бы поздоровалась.
— Много чести, пропусти! Я сейчас позову полицию!
— Смотри, какая стала, — и Соколов сделал шаг в сторону.
Марина пошла, но он шёл рядом.
— Одолжи мне денег, я совсем поиздержался, — но Марина шла молча, — Я знаю, что у тебя есть чемодан с деньгами. Я видел.
Марина резко остановилась, и со злостью, глядя в лицо Ефиму, проговорила:
— А вот об этом я доложу шефу!
— Я пошутил, ничего я не видел. А ты не знаешь, он ещё во Франкфурте?
— А что, он был во Франкфурте? — удивлённо спросила Марина.
Поняв, что он проговорился, и может за это понести наказание, стал бормотать что-то несуразное. Уже когда подошли к паспортному контролю, Марина сказала:
— Если человек дурак, то это надолго, — и прошла в зал ожидания.
Она тут же забыла о непрошеном собеседнике, села и стала думать о матери. Марина очень любила свою мать, но так случилось в этой жизни, что она недостаточно уделила ей внимания. Почему в этой?
Разве будет другая жизнь, в которой можно исправить все ошибки этой?
Разве можно оправдаться перед мамой, которая не требует никакого оправдания? Это оправдание нужно ей, Марине, и найти его как будто легко: так же, как мать посвятила ей свою жизнь, жертвуя всем, так же и она посвятила свою жизнь дочери, отодвинув от себя мать. Марине сдавило горло, она достала салфетку и вытерла глаза.
— Вам плохо? — услыхала Марина.
Рядом с ней сидела пожилая женщина и вопросительно смотрела своими большими чёрными глазами в лицо Марине. Лицо женщины располагало к себе своей искренность и состраданием, что Марине захотелось поделиться с ней.
— Нет, спасибо. Я просто всплакнула, потому что получила известие, что мама после инфаркта плохо себя чувствует. Вот я и лечу к ней и очень боюсь, что не застану её.
— Мне это очень понятно. Мама, это то, чего нам всегда не будет хватать. Моя умерла уже пятнадцать лет тому, а я и сейчас за ней плачу. И не потому, что я одна и не с кем поговорить. У меня хорошие дети, муж, но я всегда думаю о ней. Пусть бы сидела рядом и радовалась, что у меня всё хорошо. Я почти всё время общаюсь с ней.
Смотрю телевизор и думаю, что как бы мама радовалась, глядя на это.
Пойду на концерт наших артистов и тоже делюсь с мамой своими впечатлениями. Недавно приезжала Быстрицкая, так я во время её концерта не могла отделаться от мысли, что рядом мама. Вот только не снится она мне. Кто угодно снится. Люди, которых я много лет не видела и не вспоминала, приходят во сне, как наяву, а мама не мнится. Мужу моему его мать снится почти каждый день, и я ему завидую. Правда, она умерла совсем недавно. Мы с мамой дружно жили, но я всё равно всегда думаю, что я её огорчила тем-то и тем-то, не сделала чего-то для неё необходимого. Вот побуду сейчас на её с папой могилке, может и легче станет на душе.
Марина даже немного удивилась, как её мысли совпадают с мыслями этой приятной женщины. Та ей рассказала, что живёт в Дармштадте и если Марина будет там, пусть заходит в гости. Они обменялись номерами телефонов и пошли на посадку в самолёт.
В самолёте Марине досталось место рядом с пожилым мужчиной, которому не терпелось завязать беседу, но Марина отвечала односложно, показывая, что ей не до разговоров, и сосед взял газету, углубившись в чтение.
Марина думала о матери, о её любви, сложной и тяжёлой жизни. Она думала, что если найдёт отца, то ему станет интересна судьба дочери и её матери, но мать, узнав, что Марина близка к тому, что будет поддерживать с отцом связь, сказала дочери по телефону, что Марина вправе делать то, что считает нужным, но она хотела бы, чтобы Раевский не знал её несчастья, имея в виду инвалидность. Вот, если она умрёт, тогда другое дело. Марина тогда сумела успокоить мать, но та каждый раз спрашивала, не нарушила ли Марина своего обещания? В этих вопросах чувствовалась двойственность желаний матери, с одной стороны, она не хотела, чтобы Раевский знал о её неблагополучии, а с другой, её жгло любопытство, как он отнесётся ко всему, что связанно с ней и Мариной. Ведь ежедневно, со дня рождения Марины она думала о том, что будет, когда Раевский узнает о своей дочке?
Марина нашла в интернете на сайте Раевского в гостевой книге небольшую записку, адресованную ей, в которой писалось:
"Дорогая незнакомка, передавшая мне письмо на концерте во Дюссельдорфе, сообщите мне свой номер телефона или почтовый адрес, и я немедленно с вами свяжусь. Если не хотите сделать это в интернете, то мой почтовый адрес: Москва, абонентский ящик… Заранее благодарен и бесконечно рад. В.Р."
Марина ответила, неправильно указав свой Е-Майл:
"Уважаемый В.Р., ещё не настало время для нашего полного знакомства. Я не могу Вам назвать причину этого, и не знаю, когда такое время наступит. Заранее благодарна Вам, что Вы откликнулись на моё письмо. Но может быть я вам кратко отвечу без обратного адреса.
Простите меня, когда-нибудь Вы это поймёте. Марина. Дюссельдорф."
Марина хотела сразу написать письмо без упоминания о судьбе матери, но что-то удержало её.
Поступила команда: "Пристегнуть ремни". Марина посмотрела в окно и про себя запела:
– *Самолёт опускается ниже и ниже*, *И моторы…, -* и тут же спохватилась, — что я пою? Правильно ведь: *Самолёт поднимается выше и выше,* * И моторы на взлёте протяжно ревут,* * А над миром синеет огромная крыша,* * А под этою крышею люди живут.*
— Какая чудная песня, — только подумала Марина, и самолётные шасси коснулись взлётной полосы.
Самолёт вздрагивая, бежал всё медленнее.
— Граждане пассажиры, — раздалось из динамиков на украинском языке, — наш самолёт совершил посадку в городе-герое Одессе.
Температура воздуха за бортом девятнадцать градусов, идёт мелкий дождь. До полной остановки оставаться на местах.
Зазвучала музыка и песня:…*и в сердце моём, ты всюду со мной, Одесса — мой город родной.*
У Марины сжалось сердце, и несравнимое ни с чем чувство, чувство родного дома охватило её. Сейчас она не думала, сколько всего горького она здесь пережила, не думалось и хороших днях жизни, а была радость, обволакивающая и сжимающая душу, радость встречи с родиной.
Марина дождалась получения багажа, вышла из аэропорта и помня наставление попутчицы, с которой разговорилась во Франкфурте, не села в первую попавшуюся машину, а подошла к милиционеру, прохаживающемуся возле аэропорта.
— Товарищ, помогите пожалуйста мне взять такси. Я боюсь ехать с частником.
Милиционер посмотрел на красивую женщину с явным интересом, и сохраняя серьёзный вид, блестя глазами, выдающими в нём ловеласа, подтвердил:
— Правильно делаете, гражданка! А мне Ваше лицо знакомо.
— Мой муж, майор милиции, несколько лет назад погиб, может Вы меня с ним видели?
— Майор? — милиционер на секунду задумался, — Грибов, так он майор был.
— Нет, Гапонов.
— Гапонов, помню, у нас в Управлении висит памятная доска. Так это ж давно было. Знаете, сколько за эти годы нашего брата уничтожили?! Только за этих полгода пятерых, нет, шестерых хоронили.
Сейчас я Вас посажу, вот такси подъезжает.
Он нагнулся к водителю, что-то сказал и тот выбежал из машины, погрузил чемодан в багажник, открыл дверку и помог Марине сесть.
— Куда прикажите? — спросил водитель, усевшись за руль.
Марина назвала адрес и сказала, что занесёт чемодан и через три минуты поедет в больницу, и пусть не волнуется, она хорошо заплатит.
Разбитая длительной службой «Волга» издавала старческие звуки, и Марина, уже отвыкшая от подобных машин и дорог, на очередной выбоине в асфальте, которую таксист не успел объехать, даже "ойкнула".
— Моей старушке одиннадцать лет. Для такси это срок невероятный.
Она ровесница моему сыну. Мне её вручили в день, когда он родился.
— А чего же Вам новую не дают? — не подумав, спросила Марина.
— Ну Вы даёте! Таксопарк не получает новых машин уже давно. Денег даже на зарплату не хватает. Наверное, вообще, скоро прекратим своё существование. Зато "нэзалэжни".
