И сама стала подкладкой в истекающей кровавой слизью промежности мировой демократии.
Но Кеша уже успел разочароваться во всяких демократиях и в прочих памперсах для слабоумных.
Кеше было не до всякой хренотени.
Убить президента. Легко сказать. Горбатый Херр обмочился от страха, когда он ему сказал, за чем пришел. Сулил любые деньги… видно, наворовал немало. Обещал золотые горы и внучку впридачу. Кешу тогда чуть не вырвало на роскошный ковер. Херр облизывал его башмаки, исцеловал все подметки. Елозил на брюхе. Рыдал, мочился в штаны и снова рыдал. Меченому Херру было очень жалко самого себя… И Кеше приходилось все время отталкивать этого жирного слизня ногами. Его слюнявые поцелуи липли к черной коже ботинок омерзительной слизью… Бр-р-рр! Кешу просто трясло от отвращения, его блевать тянуло… Но он не позволил себе пнуть эту гадину в её лоснящееся мурло, раздавить её как червя… нет, он не имел права на чувства, он был просто орудием справедливости. И всё.
Первую пулю он всадил в жирный волосатый живот. Тот вывалился из-под растегнутой рубахи… и зрелище стало просто невыносимым. Кеша нажал спуск машинально, будто и не сам.
Но гадина оказалась живучей…
Почему эти гадины всегда такие живучие?!
Это просто какая-то непостижимая загадка!
Назову себя «зеркалом революции». И скажу — нет у нас ни хрена ни революционеров, ни революционной ситуации… Это в Европах всякие, блин, антиглобалисты, троцкисты, маоисты, «красные бригады» и «черные блоки»… А у нас тихая ряска над бескрайним гнилым болотом… Я не хочу быть «зеркалом»! Мне противно отражать это тихое и покорное дерьмо.
Вчера под окнами одного дома (в котором живу и я) шустрые дяди вырубили под стоянку целую рощу прекрасных раскидистых деревьев… Ну и… хоть один из тысяч обитателей-россиян огромного дома вышел во двор с винчестером и завалил гадов? Вы угадали, не вышел, сидели по щелям как мыши и смотрели по ящику про сталинский произвол… И что же, дорогие господа россияне, вы ещё хотите, чтобы вас не сожрали с говном?
Уже сожрали… Как, вы и не заметили?
А при «отце народов» на зоне-то парилось в тринадцать с половиной раз меньше люда честного, чем нынче в нашей шибко правовой демократической Россиянии… это про террор и тиранию… так, к слову… и про дураков, которым можно впарить что угодно.
Назову себя зеркалом, которое устало отражать вас, любезные мои «богоносцы».
Кеша, милый! Ты не просто герой нашего глупого времени! Ты Архангел Михаил во плоти, спустившийся с небес и вступившийся за тихое стадо… в наш несусветный отупелый век.
Век штопаных гондонов.
Где та грань, где те непонятные годы, что великую нацию, народ-богоносец превратили в кучу штопаных гондонов… И не удивляйтесь, милые мои, и не плюйте в зеркало, не бейте его кулаками, прикладами и зонтами.
У народа-богоносца не было такого мурла… это штопаный гондон набили импортной колбасой из бешеной говядины, подмочили мочевиной «пепси», подвязали подкладкой — и народился на свет далеко не Божий герой нашего времени — «новый русский», такой же штопаный гондон, как и все эти министры, депутаты и кандидаты…
Вот и всё…
Всё нормально. Просто век штопаных гондонов. И не кривитесь! Не надо морщиться и поджимать губки! Я очень добрый человек, слишком добрый, иначе я назвал бы вас не столь ласково и деликатно, да-с, милые мои господа-с.
Вчера я шёл по кладбищу. Только навестил маму… — ох, горе горькое! — И чуть ли не в лоб столкнулся с живехоньким, целёхоньким и вертлявеньким интриганчиком, лучшим германским херром. О, майн Готт! Натюрлих! Михель Горби Меченный шел навстречу, два оператора его снимали на ходу, три быка-мордоворота охраняли, и людишек семь-восемь суетно семенили следом. Херр Горби был холён, жирен и загорел. Он прямо сочился жирной холёностью, будто только что съел пять порций италианской пиццы.
Обматерив про себя Кешу-обманщика, я пожалел, что в руках нет ни гранаты, ни засапожного ножа… Пока жалел, жирный Михель прошёл мимо — сытый, болтливый, очень довольный, с наглой ухмыляющейся рожей и прошпаклеванной пудрой бесовской отметиной на лоснящемся лбу.
Только тогда я вспомнил, что нынче у них очередное торжество демократии — десять лет назад эти лощено-холёные жирные бесы сунули под колёса танков и бэтэ-эров троих наивных мальчишек… Да, любезные мои, демократии нужна была жертва. Вот и сунули… Теперь мальчишки в земле, а «прорабы перестроек» и «великие реформаторы» на своих виллах и в дворцах далеко за пределами «этой страны», изредка, по особым случаям навещают они слетевшими с небес архангелами нашу грешную землю… Вот и этот снизошёл, благодатью пролился на благодарную почву. Ур-ряа!!!
И я упустил такой случай!
Где ты, Кеша?!
Я снова вспомнил мать… Господи, есть ли Ты вообще на белом свете? И куда Ты подевался от нас, куда Ты запропастился… коли праведниц и тружениц великих, святых век Твой новый не приемлет, а всякую нечисть носит, холит, лелеет и хоть бы что?!
Век страшный и злой… Эх, Россияния!
Мать Богородица бросила дочь свою блудную, Прахом истлел над страною Покров Её Пресвятой. В каменных храмах чужих, как и ты, беспробудная, Спит беспробудно отныне Спаситель твой…
Господь отказался от нас. Хотя на патриархии Ридикюле нашем благолепном небывало изрядно золотых одеяний, бриллиантов и жемчугов… и чем их больше, тем больше сирот беспризорных, вдовиц несчастных, убогих и проституток.
Впрочем, какие там сироты!
Бог штопаных гондонов — скважина. Присосаться к скважине — вот «новое евангелие» новых русских неру-сей: к нефтяной, газовой, водочной, никелевой, алюминиевой… лишь бы к скважине. И сосать! сосать!! сосать!!!
Сосущие. И жующие. Герои нашего времени.
Мама работала всю жизнь для России, окопы копала, воевала, в блокаде сидела, сыновей растила, и снова работала, работала, работала… и так десятки миллионов русских матерей. Теперь их в землю… и труды их в землю.
Поколение иуд зарывает Поколение Победителей.
Отдохнуть она не успела.
Всё откладывала на потом…
«Потома» не получилось.
Бледный всадник длань простёр над нами, Бледный конь копытом землю бьёт, Меж веками, смертью и мирами Праведница в мир иной бредёт…
Жирная и холёная сволочь, обещавшая нам «правовое государство», «общечеловеческие ценности», отмену привилегий и равные права, ограбила и переубивала нас, обчистила до нитки, оттянула на себя, на своих сук и своих выблядков всех оставшихся врачей Россиянии… На блокадниц и героев Отечественной врачей не осталось.
Она в земле.
Жизни век сгорел и канул в Лету. Смертный век взмахнул своей косой, В саване, с антихристовой метой, Алчный, равнодушный и слепой.
А меченный лоснящийся бес всё болтает, болтает, болтает… и венки возлагает. Жертвам. Кости эти мальчишек сочатся кровью под землей. Им бы встать на миг, на мгновение — уж они бы разобрались с этим великим реформатором без гранат и засапожных ножей.
Век грязной и мерзкой сволочи.
Я позвонил Кеше и злобно обругал его.
— Ты чего мне про Горбатого лепил, гад?! Кеша сник.
— Обознался, видать, — пробубнил он, — да и нетрезв был, сам понимаешь…
Понимаешь, понимаешь… Я всё понимал! Он столько раз отрабатывал в своих фантазиях эту сцену ликвидации Горбатого, что она вошла в его мозги уже отработанным, свершившимся материалом!
Профи, называется! Робин Гуд! Стенька Разин!
Господи, где ж справедливость на этом свете?!
«Не хватает на этом? — ответил Он. — Может, хочешь поискать на том…»
— Нет!!! — взмолил я в голос. — В другой раз! «Тогда помалкивай!» Вот так!
Моё терпение лопнуло. И я позвонил Моне.
— Привет черносотенцам! — поздоровался я.
— Не актуально, — поправил он. — Прошлым веком живёшь. А сейчас новые технологии…
— Ты мне мозги не парь, дело есть.
Моня засопел в трубку. Великий конспиратор! У них там под простым словом «дело» подразумевалось нечто такое, за что сразу давали от семи до пожизненного. Я, правда, ещё не понимал, с какой Мониной ипостасью веду разговор, уж больно быстро он поспевал за веком. Но это не имело значения. Главное, что в моём приятеле бурлили и кипели гены его пламенного и несгибаемого деда. А это было посильней всего прочего. В пылу и раже Моня мог запросто горы своротить.
