В Софийном лежит Бытии?

Чья правда? Но сень Иоанны,

Ковчег крестоносцев узорный,—

Червей огнедышащих зевы

Вотще пожирают собор!

Чья сила? Но перст Женевьевы

От Града, как встарь, чудотворный,

Отвел одержимые станы —

И явен святой приговор.

Аминь! Кто за маревом дымным

Снов буйных, кощунственным гимном,

Ничтожества славит пустыню,

Кромешную празднует тьму,—

Сама, Чьей Лазури святыню

Взор чистых живых умилений

Впивает с душою явлений,—

Пути возбранила ему.

Ты, Совесть русская, себе,

Дитя, верна и в бездорожьи

Скитаний темных! И Судьбе

Самой кричишь: «Суди по-Божьи!»

Когда решеньем вышних сил

Русь ворога превозмогает —

Архистратиг ли Михаил

Иль ей Георгий помогает;

И, на вселенские весы

Бросая подвиг достославный,

Своей стыдишься ты красы,

Своей не веришь правде явной.

В самоотверженной мечте,

Стыдясь знаменоваться кровью,

Так ты блуждаешь во Христе

И соблазняешься любовью.

О Совесть русская! пора

Тебе, переболевшей ложью

Уединенного добра,

Беглянке овчего двора,

Войти с народом в Правду Божью!

Не человеческим плугом

Мир перепахан отныне.

    На мирской мировщине

    Нам скоро друг с другом,

    Над ясным лугом,

    Целоваться в соборной святыне.

Вырвано с глыбою черной

Коренье зол застарелых.

    Жди всходов белых

    На ниве просторной,

    Народ чудотворный,

    Поминаючи верных и смелых.

Крепко надейся и веруй;

Что небывалое будет.

    Чу, петел будит

    Под мглою серой

    Уснувших глухо!

    Мужайся: не мерой

    Дает Бог Духа,

    И Солнце Земли не забудет.

Солнце слитки дней моих пылит;

Солнце дней моих пышнее Креза:

Я потопом пламенным облит.

Мой костер — мой трон… А Смерть железа

На ногах у пленника пилит.

Дни мои — златая тризна Креза.

Злато — жар, а тело не болит;

Злато — пыль и, рея, не палит.

Веющей пилой мои желем —

Мне чело лобзая — Смерть пилит.

В дыханьи каждом — всё: века, и младость,

       И рай, и радость,

       И жизнь, и боль,

Огонь и воздух, вод текучих сладость

       И черной глыбы соль…

       Лишь приневоль

Свой взор, потерянный блаженно в целом,

       Стать на одном —

И вспыхнет, лирник-лебедь, в гимне белом

       Луч Брамы — Ом.

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

На чистой прогалине

Студенец серебряный —

Студенец серебряный

Владычицы Дебренской,

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило:

Собирались семь ключей,

Сотекались семь живых

На чистой прогалине

В студенец серебряный.

По заветну бережку

Мурава нетоптана,

По лугу нехожему

Травушка некошена,

Мурава шелковая,

Цветики лазоревы.

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

На чистой прогалине

Студенец серебряный,

По-над яром хижинка,

Поодаль лачужинка.

Не святой затворничек

В келье затворяется:

Затворилась Схимница

Под схимой лазоревой.

Выглянет — повызвездит

По синю поднебесью.

Хижина безвестная —

Царицы Небесныя,

Девы неневестныя

Владычицы Дебренской.

Живет Матерь Дебренска

За старцем-обручником.

А старцу-обручнику,

Духову послушнику,

Горенка молельная —

Церковь самодельная,

Почивальня райская —

Ветхая лачужинка.

На чистой прогалине

Студенец серебряный;

По заветну бережку

Шелкова муравушка,—

По заветну бережку

Владычицы Дебренской.

Во темном сыром бору

Семь ключей повыбило.

Собирались семь ключей,

Собирались семь живых

В кладезь Богородичен

Владычицы Дебренской.

Люблю тебя — за то, что ты горишь,

За то, что, гость из той страны Господней,

Чье имя Соеlum Cordis,[1] — преисподней

Ты принял боль и боль боготворишь;

За то, что разрушаешь, что творишь,

Как зодчий Ветр; за то, что ты свободней,

Бездумней, и бездомней, и безродней,

Чем родичи семьи, где ты царишь.

Весь пытка, ты горишь — и я сгораю;

Весь музыка, звучишь — и я пою.

Пей розу, пей медвяную мою!

Живой, чье слово «вечно умираю»,

Чей Бог — Любовь, пчела в его рою,

Ты по цветам найдешь дорогу к раю.

29 января 1915

Москва

Словно ласточка, металась

    До смертной истомы;

По верхам кремлей скиталась,

    Покинувши домы,

Обшел иней город зимний

    Туманностью дольней;

Твердь звала гостеприимней

    Из мглы — колокольней.

С вешним щебетом мелькала

    Вещунья над нами,

В высоте гнезда искала

    На солнечном храме,—

Новозданного чертога

    Для сердца живого

В тонком веянии Бога

    Гнезда золотого.

Ты откуда с вестью чуда,

    Душа, заблудилась?

Мнила ль: в блеске изумруда

    Земля пробудилась?

Мнила ль: близок пир венчальный

    Долин с высотою?

Мир печальный — обручальный

    Спасен красотою?

Стала в небе кликом ранним

    Будить человека:

«Скоро ль, мертвые, мы встанем

    Для юного века?»

От креста к кресту чертила

    В лазури изломы,—

Заждалась и загрустила

    До смертной истомы.