Мне был выделен отдельный столик. Я настроил гитару и стал дожидаться начала представления. Халдеи шуршали, наводя окончательный шик. Я наблюдал за ними, потягивая из большого бокала коньяк.
Вскоре появился и Женя. В роскошном двубортном пиджаке и сверкающих мештах11 он был неотразим. Общее впечатление не портил даже подобранный не в тон галстук. С ним была молоденькая стройная блондинка в вечернем платье.
– Познакомься, это – Марина. Марина, это – Андрей, – он представил нас друг другу.
– Будешь сегодня здесь петь? – она рассматривала меня с откровенным интересом.
– Попытаюсь.
– Ты ведь музыкант, да? Женя мне что-то говорил… У тебя, кажется, какая-то группа? – её глаза старательно изучали мою небритую физиономию.
– Не то, чтобы группа… Так, эксперименты всякие, – у меня не было настроения обсуждать здесь свои творческие заморочки.
– А Женя говорил, что группа. Клан чего-то там…
– Я раньше играл в "Клане Тишины". Потом группа перестала существовать. Я сейчас в свободном поиске.
– И что же мы ищем? – её настойчивость сбивала с толку и раздражала.
– Марина, идём к нашему столику. Скоро начнётся, – Женя пришёл мне на помощь.
– Идём. Посмотрим, что ты нам споёшь, – она вызывающе мне улыбнулась и пошла за Женей.
Народ понемножку подтягивался. Я с неудовольствием отметил, что оделся малость не в тему. Я рассчитывал на простецкий сабантуй и отнёсся к этому соответственно. Теперь же, разглядывая фигуры в вечерних туалетах, я в своих вытертых джинсах и вытянутом до колен свитере чувствовал себя неловко. А впрочем, какая разница? Я же здесь работаю, значит всем по фигу то, как я одет. Имидж у меня такой, и всё тут!
Зал быстро заполнялся гостями. Все столики были уже заняты. Ко мне подбежала менеджерица и зашептала:
– Сделаем так – сначала речь шефа, потом выступают почётные гости. После этого дадим им всем выпить и закусить. То есть, ты выходишь через полчаса после выступлений. Представлять тебя не будем, здесь это будет не к месту. Просто выйдешь и споёшь четыре-пять вещей. А потом садишься за свой столик и спокойно отдыхаешь. Перед следующим выходом я к тебе подойду.
Так оно и было. Сначала тип в блестящем пиджаке трепался о всяком-разном, потом лощёные субъекты нанизывали гроздья пустых речевых оборотов, потом все дружно аплодировали. А после этого начался банкет. Пипл накинулся на жратву, как дети Поволжья на колоски. Между столов засновали халдеи, затрепыхали ресничками барышни-распорядительницы. Я честно засёк по своим часам тридцать минут, после чего взял гитару и пошёл на сцену. Там я уселся поудобней и обвёл глазами зал. На моё появление, похоже, никто не обратил внимания. Только Марина озорно подмигнула: "Давай, мол…" Я взял первый аккорд и запел свой старый истасканный блюз раннеклановских времён:
Пусть свет от лампы
Во тьме струится…
Наблюдать за реакцией публики было очень смешно. Как только я стал играть, все как по команде подняли головы и стали слушать. Я допел, народ покочумал несколько секунд, потом все вежливо поаплодировали. Я дождался тишины и продолжил ещё одним опусом.
Странно было ощущать себя в качестве кабацкого лабуха – ни тебе сценического кача, ни тебе энергетических взлётов… Сплошной холодный расчёт.
Я спел четыре пьесы и спустился в зал. За своим столиком я обнаружил Марину. Она усмехнулась:
– Хорошо поёшь. Искренне. Мне понравилось…
– Я польщён, – я упал за столик и плеснул себе коньяку. – Женя не обидится, что ты его оставила?
– Женя, как видишь, занят, – она кивнула головой на своего возлюбленного, увлечённо беседующего с высокой фигуристой брюнеткой.
– Насколько мне известно, эта мамзель из администрации данного заведения, – осторожно заметил я.
– А насколько мне известно, эту мамзель зовут Линой, и Женя трахает её по средам и субботам, – продолжила мне в тон Марина. – Но меня это очень мало трогает.
– Поверь мне, меня ещё меньше, – не хватало мне ещё быть судьёй в их разборках. – Я хочу отработать здесь без лишних достач и менингитов.
– А меня куда ты отнесёшь – к достачам или к менингитам?
– И к тому, и к другому.
– Не груби, тебе это не идёт… Хотя ты и похож на беглого каторжника, – она засмеялась. – Образ романтический до охренения.
Своего она добилась – вогнала меня в краску. Не умею я флиртовать с молоденькими светскими кошечками, оттачивающими на мне свои коготки. Потому я молча сунул нос в бокал с коньяком. Какого чёрта ей от меня нужно?
Веселье набирало размах. Смех, тосты, звон посуды. Мне пора было на сцену. Я взял гитару и поднялся:
– Прости, мне пора работать.
– Работай, я тебя подожду, – "успокоила" она меня.
После второй песни ко мне подошло пьяное тело. Оно сунулось ко мне носом в ухо и бормотнуло:
– Братан, а "Утки" можешь? – и высыпало мне на колени горсть купюр. Я прикинул – это раза в два превышало мой гонорар за целый вечер работы. Я молча сгрёб "парнас"12 в карман и кивнул головой.
Тело побрело к столику, а я запел:
В плавнях шорох, и легавая застыла чутко…13
Половины слов я не помнил, и заменил их по ходу жутчайшей отсебятиной. Впрочем, никто этого не заметил – народ был в кондиции.
На "Уток" отреагировали живо – хлопали, топали, орали: "Давай ещё чё-нибудь!" Тогда я пошёл по Розенбауму – "Белым полем дым",
"Гоп-стоп", "Вальс-бостон"… И снова ко мне подползло тело и, сунув мне в руку горсть мятых кредиток, потребовало:
– "Утки" давай!
"Утки", так "Утки". Я снова спел "Уток". И пошёл в зал. Идти за столик, где меня ждала Марина, не хотелось. Я вышел на улицу в густой осенний туман. С наслаждением втянув в себя сырую прохладу, я закурил. Приятно было вот так стоять, подрагивая, и чувствовать на лице холодные капельки дождя. Осень брала своё.
– Убегаешь? Боишься? – мне на плечо легла узкая ладонь.
Я обернулся и посмотрел Марине в глаза:
– Боюсь. Ни к чему мне эти игры. Найди себе противника поинтересней.
– А-а-а! Понимаю! – она взяла мою руку и постучала ногтем по обручальному кольцу, – мы приверженцы патриархальных семейных радостей.
Я отнял руку и пошёл в зал. Ко мне подбежала дама бальзаковского возраста, увешанная драгоценностями, и зачастила:
– Хороший мой, а спойте что-нибудь лирическое, чтобы за душу брало. Романсик, или что-то в этом роде. А?
– Сделаем, – я взял гитару и направился к сцене.
– Нет, пожалуйста, за наш столик. Так сказать, в узком кругу, – она потянула меня за рукав к столику, откуда призывно скалилась целая кодла расфуфыренных мадамей.
Я покорно расположился возле них, и принялся пронзать их истосковавшиеся по романтике сердца суровыми сердцещипательными романсами. "Девочка из Нагасаки", "Устал я жить в родном краю", белогвардейщина разная… Слёзы вперемешку с соплями. Оказалось, это то, что нужно.
Отпустили меня не скоро. Я вдрызг изрезал себе пальцы струнами – инструмент был чужой и непривычный. Когда я, наконец, сбежал от этого дамского кружка и расположился у себя за столом, ко мне снова подсела Марина. Она молча положила передо мной купюру. Я недоумённо воззрился на неё:
– Это ещё что?
– Хочу заказать песню. Спой для меня что-нибудь. Только для меня.
– А если я откажусь?
– Ты не можешь отказаться. Я такой же гость, как и все остальные, и петь для меня – твоя работа.
– Ладно, – я смёл деньги со стола и бросил себе в карман. – Чего хочешь?
– Мне всё равно. Спой то, что тебе самому хочется спеть. Хотелось бы услышать что-нибудь твоё.
– Мои песни не предназначены для исполнения в кабаках.
– Какие мы гордые, – специально, что ли она выводит меня из себя?
– Какие есть.
– Тогда пой, что хочешь.
Я спел ей "Мусорный ветер"14. Просто потому что устал орать и хотелось передышки. Она слушала, положив подбородок на кулаки, и глядела на меня, не отрываясь. Когда я закончил, она поднялась:
– Спасибо, – и ушла.
