– Поехали!

Мы опрокинули ёмкости, и не успел я протянуть руку к закуске, как

Полковник налил по второй и произнёс:

– Ну, за воинов-чекистов!

– Поехали!

Мы снова опрокинули, и не успел я глазом моргнуть, как у меня в руке снова оказалась полная рюмка и послышалось роковое:

– Ну, за воинов-чекистов!

– Да ты не гони так! Дай закусить!

– Андрюха, давай! Потом закусишь! Щас Ленка придёт и тогда – кранты! Пей!

Мы продолжили. К приходу Ленки диспозиция была такова – Полковник чувствовал себя приблизительно так, как чувствовал себя я перед тем, как захлопнулась дверь. А я был в состоянии глубокого бэйта, но старался делать умное лицо и трезвые глаза.

В первый момент никто ничего не заметил. Поступило предложение попеть песен под гитару, и мне сунули в руки инструмент. Я честно попытался взять аккорд, но пальцы плохо слушались, а мозг слабо реагировал на происходящее. Я решил взять тайм-аут и из последних сил вышел на балкон, якобы покурить. Там силы оставили меня.

Толстый, смутно догадываясь о том, что произошло, вышел вслед за мной.

– Андрюха, ты чего?

– Д-да т-т-так… В-в-сё нормалё-о-о-ок… Ч-чё-то я подустал.

Полковник – провокатор хренов… – я медленно сползал на пол, цепляясь пальцами за стену. – У-у меня резкость п-про-пала и-и-и шторы опускаются.

– Так, – Толстый мгновенно оценил ситуацию, – а ну, пошли со мной, – и поволок меня к ванной.

Там мне был устроен холодный душ. Он сунул меня головой в ведро с ледяной водой, подержал несколько секунд, после чего извлёк оттуда.

Операция была повторена пятикратно. Резкость восстановилась.

Толстый заботливо вытер мне волосы полотенцем и спросил:

– Разговаривать можешь?

– Могу. С горем пополам. Идём за стол. Ты придерживай меня на всякий случай.

Он вёл меня к столу, как заботливая мамаша ведёт великовозрастного сынка-дебила. А я разве что пузыри не пускал и не гугукал. Когда мы добрели до гостинной, Толстый выпустил меня из рук и отправил в самостоятельное плаванье. Я послушно добрёл до стула и аккуратно угнездился на нём.

– Андрюша, тебе плохо? – участливо спросила Малюшка, – Ты бледный какой-то?

– Объелся – констатировал подлый Полковник, дыша в сторону от возлюбленной. – Ножки на печень давят.

– Ты аж зелёный, – рассматривала меня Светка, – тебе действительно плохо?

– Мне хорошо, – икнул я. – Слишком хорошо.

Девчонки понятливо замолчали. Толстый пытался отвлечь от меня всеобщее внимание методом рассказывания анекдотов. Полковник не к месту начинал смеяться, вызывая сильнейшие подозрения Малюшки. А я тихо тух на своём стульчике, и тарелка с салатом была предусмотрительно отодвинута Толстым в сторону.

– Это уже лишнее, – подумал я из последних сил, – не так уж я накирялся…

Потом мне рассказывали, что я пел каких-то песен, плясал, рассказывал ненаучную фантастику – ничего этого я не помню, и по причине слабости своей памяти на тот отрезок времени я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти сведения.

После окончания торжества, влекомый Толстым и Светкой к троллейбусу, я отстранённо размышлял о том, что завтра у меня будет бодун, и с ним я пойду на репетицию. От этой мысли становилось грустно, и ноги мои печально волочились по земле вслед за туловищем.

Толстый просил хоть немножко их переставлять, но я не обращал внимания на его просьбы. А вслед за нами плёлся разоблачённый в момент прощального поцелуя Полковник и возмущённо бубнил:

– Та шо ж это такое? Я ж весь день одно ситро пил! А она, стерва, не верит?

– Он – ситро… А она – стерва… – отзывался я, и слёзы сочуствия закипали у меня на глазах.

– А я ей, подлюке, цветов на десять рублей купил, и духи, тоже, импортные, – продолжал изливать душу Полковник.

– И цветы импортные, – жалостно вторил я.

Итог подвела Светка. Она посмотрела на нас оценивающе и спросила:

– Ну почему вы, мужики, такие свиньи?

И никто из нас не нашёлся, что ей ответить.

Трамвай дёргало на поворотах, и каждый толчок отзывался в моём желудке мучительными спазмами. Хотелось прилечь тут же под ноги пассажиров и не вставать, как минимум, на протяжении трёх часов. Но, как вы понимаете, я держался. В мозгу ржавым гвоздём торчала одна-единственная мысль "НО ЗАЧЕМ ЖЕ?!?!"

Зачем я вчера так напился? Писклявый противный голосок внутри меня злорадно зудел:

– Потому, что ты дятел!

Возразить ему было нечего. Я был совершенно не в состоянии собраться с мыслями. Более того, я абсолютно не представлял, как смогу взять на репетиции хоть одну чистую ноту.

Я сполз с трамвая на нужной мне остановке и побрёл по направлению к общаге, где располагалась наша "точка". Рядом с общагой на скамеечке сидело нечто длинноволосое, увешанное "фенечками", в громадных шузах, не соответствующих скромному росточку. Определить пол со спины не представлялось возможным. Я подкрался и произнёс над ухом:

– Барышня, разрешите с Вами познакомиться.

"Барышня" не оборачиваясь показала мне средний палец в популярном жесте и хрипло произнесла:

– Фак ю!

После чего она обернулась и оказалась Палычем.

– Брат, мне так херово, что ты себе даже представить не можешь! – проскулил я, утирая со лба холодный похмельный пот.

Впрочем, "брат" выглядел не лучше – красные глаза, дрожащие пальцы и прочие признаки сумеречного состояния организма вследствие чрезмерного приёма вовнутрь горячительных напитков.

– А ты где умудрился? – заинтересовался я.

– На свадьбе вчера был, – пожаловался Палыч, – на сельской. Они, суки, самогон вместо водки выставили.

– Молодец! Тебе что клизмы насильно ставили?

– Зачем клизмы? Я сам.

– Тогда не жалуйся.

– А кто первый начал? – озлился Палыч. – Ты же первый скулил:

"Херово!"

– Я пострадал от руки провокатора, а ты тривиально напился.

Чувствуешь разницу?

– Нет. Результат один и тот же.

Палыч коротко затянулся сигаретой и сплюнул. Вдруг он спохватился:

– Погоди, чё ты говоришь? Какие провокаторы? У Малюшки? А ну опиши!

Я коротко описал ему праздник, не пожалев для нашего с

Полковником алкогольного марафона трагических красок. В описание сцены доставки моего тела под родную крышу я вложил все свои актёрские способности. Рассказ доставил Палычу неописуемое удовольствие. Он позабыл о неприятных ощущениях в собственном организме и без зазрения совести ржал над моими вчерашними похождениями.

– А Полковник-то..! Полковник! Ой, не могу! А я ей подлюке цветов

– на десять рублей! Ха-ха-ха!

– Чё ты ржёшь? – возмутился я, – я же чуть не умер!

Нашу беседу прервал Батькович, выглянувший из дверей и всем своим видом давший понять, что пора бы и "рыпнуть". Мы покорно поплелись

"делать искусство".

Репа продвигалась с переменным успехом. Я мобилизовал все силы своего отравленного алкоголем организма и вовсю старался

"соответствовать". Палыч изнемогал под бременем тяжкой необходимости

"давать кач". Батькович, полузакрыв глаза, стоял прислонившись к шкафу, автоматически извлекая звуки из своего инструмента и витая в иных сферах. Паша важно расхаживал в шлёпанцах вокруг примочек и принимал рок-позы.

Через какое-то время послышался стук в дверь – пришёл клавишник

Женя, которому было назначено "на позже". Он вежливо поздоровался, разложил свои ноты и включил клавишу. Палыч дал счёт, пошёл вступительный рифф, Женя нажал на клавиши, и…

И ничего не произошло. Мы остановились, Женя бегал пальцами по кнопкам, и не получал в ответ ни звука. Инструмент молчал. Мы суетились, пробуя коммутацию, меняя шнуры, терзая пульт, но всё безрезультатно. Стало ясно, что произошла поломка. Каждый старался представить, во что обойдётся ремонт, и в мозгу вспыхивали совершенно фантастические цифры.

Мы суетились вокруг инструмента до прихода Анатолия. Папик нашей бедой абсолютно не проникся. Равнодушно скользнув взглядом по инструменту, он заявил: