– Придут! Куда они денутся? В этой школе развлечений – только дискотеки и драки в сортире! Не мандражируй, придут.

Во всеобщем карне не принимал участия только Батькович. Он тихонько сидел в углу и медитировал на ступни собственных ног, облачённых в носки разной масти. Рядом с ним сиротливо стояли шузы, в которых отсутствовали шнурки (он имел привычку периодически приходить в шкарах без шнурков. Забывчивость!) Я почувствовал настойчивое желание сорвать на ком-нибудь своё хреноватое настроение.

– А вот Батьковичу похер – придёт народ или не придёт. Купят билеты или не купят. Перед полным залом играть или только перед директрисой! – вкрадчиво произнёс я.

Батькович отреагировал вполне спокойно:

– Так будут же все наши обормоты (группа поддержки). Так что пустого зала при любом раскладе не будет.

Н-да, этого питона не расшевелить. А бросаться ядом в пустоту не хотелось и я оставил флегму в покое.

В конце концов, мы разработали некое подобие плана действий на день концерта и разошлись по домам.

На следующее утро начался движняк. Паша и Батькович вместе с техниками Селей и Томеком поехали брать аппарат на машине, выклянченной у Палычевого отца. А мы с Палычем в полном рокерском облачении, с распущенными хаерами и суровыми рок-выражениями лиц поехали слоняться по школьному вестибюлю. Расчёт был прост – живая реклама концерта. Может эти упыри малолетние всё-таки клюнут на наш экзотический по здешним понятиям вид?

До приезда апппарата мы ползали по школе, молодецки разведя плечи и выставляя напоказ наши рокерские прикиды. Весь наш вид наводил на мысль что "рок не может умереть – хочешь верь, хочешь не верь!"

Школьники беззастенчиво пялились на наши вытертые джинсы, клетчатые рубахи навыпуск и на фальшивые серьги в ушах (которые выглядели, как настоящие – бля буду!). Автографов никто не просил, но мы надеялись, что всё ещё впереди.

Когда мозолить глаза молодому поколению уже не стало сил, к парадному входу подкатил микроавтобус. Из него высыпались наши архаровцы и принялись деловито таскать аппарат в актовый зал. Толпа школяров с интересом созерцала, как мы расставляли наш скарб на сцене. Потом я выгнал всех посторонних к чертям собачьим и Селя с

Томеком принялись за коммутацию и вызвучку.

Близилось время "Ч". За полчаса до концерта я выглянул из зала и понял, что Палыч был прав. В наших людях с младых ногтей поселяется трепетная любовь к халяве. Она неистребима, как вонь в общественном туалете. По мере взросления индивида страсть к бесплатному становится всё более пламенной и болезненной. И, наконец, в преклонные годы человек чувствует, что из-за этой самой страстишки он много чего упустил в жизни, поскольку "шара" – явление нечастое и, как правило, проявления её редко несут реальную пользу потребителю (я не принимаю во внимание незаконные виды деятельности). Но менять что-либо уже поздно – жизнь пролетела в борьбе за "шару".

На дверях стояли двое наших людей. Они продавали билеты и чхали на слезливые жалобы малолетних "шаровиков" на тяжёлое материальное положение, подточенное любовью к рок-музыке.

– Ничего, шкет, не обеднеешь! В крайнем случае, пару дней не покуришь. Оно и для здоровья пользительней, – сурово ответствовали они назойливым меломанам.

Зал наполнялся народом. Перед сценой стояло человек тридцать наших "фанов". Они вовсю разминались – им предстояло выступление не легче нашего. Если бы я так прыгал и орал, как они на наших концертах, я вскоре погиб бы от физического и нервного истощения.

Перед самым началом выступления ко мне подошла Наташа.

– Слушай, я не хотела тебя раньше времени обнадёживать…

– В смысле?

– Мы с Галкой вчера позвонили на "Вечерний Звон" и попросили сказать в эфире о вашем концерте. Они пообещали объявить. Мало того, их директор заинтересовался и пообещал подойти сюда. Он сейчас в зале. С ним ещё какой-то тип.

"Вечерний Звон" был первой FM-радиостанцией в нашем городе.

Ходили слухи, что он создан на деньги каких-то политиков, но точно никто ничего сказать не мог. Сказать по правде, политического трёпа там действительно хватало, но зато всё остальное время передавали музыку и рекламу.

– Татка, ты – молодчина! – у меня не было слов выразить ей свою благодарность.

– Для вас теперь главное – хорошо прозвучать. Ну, ни пуха!

Я сообщил новость своим братьям по оружию. Братья, как и следовало ожидать, взбодрились.

– Ништяк! – радовался Палыч, – щас мы им покажем рок-н-ролл!

– Нэ кажы гоп! – осадил его Паша. – Ну, попёрли!

Мы выползли на сцену, включились и без "здрасьте-досвидания" вколбасили первую вещь. Группа поддержки взвыла и принялась нас поддерживать во всю мощь своих глоток и конечностей. Отетеревшие школяры и школярки таращились на эту картинку с пяток минут, а потом и себе принялись повизгивать и притопывать. Я удосужился поздороваться с залом после третьей песни. И правильно сделал – разогретый зал так рыкнул, что я почувствовал себя Робертом Плантом.

Наши фаны старались вовсю, а дурной пример… Ну, вы в курсе!

Сказать честно – звучали мы гнусненько. Аппарат был похуже, чем в прошлый раз, вызвучивались мы менее тщательно. А прибавьте к этому наше абсолютное неумение играть – и получите точное представление о тогдашней "лабе". Но нас спасало то, что после прошлого концерта я полностью ощутил свой "звёздный статус" и вёл себя уверенно и нахально. Посему, если кому-то чего-то не нравилось – виду не подавали. Наверное, думали, что чего-нибудь недопонимают.

Я вовсю общался с народом в зале, отпускал шуточки, заставлял всех петь хором – наглел, проще говоря. А людишки велись, получали свою долю положительной энергии, исправно отдавали причитающиеся нам флюиды. В общем, всё было славненько.

В конце всего действа мы сыграли, как всегда, "Блюз сумасшедшего". Во время его исполнения мы, как всегда, покинули сцену по очереди. А потом оставалось, как всегда, стоять за кулисами, слушать, как толпа вызывает нас на "бис". Мы естественно вышли, поиграли песен с пяток и закруглились.

Приятно было стоять окружённым восторженными школьниками и раздавать автографы. Занятие, скажу я вам, способствующее поднятию жизненного тонуса у молодых музыкантов. Но сие приятное времяпровождение было прервано наскоком Железобетонной Леди, как я про себя окрестил директрису.

– Как вы смели дать рекламу концерта по радио! – глаза её сверкали праведным гневом.

– Простите великодушно! Вас забыли спросить! – съязвил я.

– Вы были обязаны согласовать это с администрацией школы!

– С какой стати? И что ещё я обязан согласовывать с администрацией школы? Может быть, всякий раз, когда я собираюсь…

– тут я сдержался и сказал не то, что хотелось, -…сходить в магазин, мне тоже нужно согласовывать это с администрацией школы?

– Что вы себе позволяете?

– Пока что ничего особенного я себе не позволил, так что давайте на этом остановимся. Чем вам помешало сообщение о нашем концерте в эфире местной радиостанции?

– Родительскому комитету на протяжении всего мероприятия приходилось сторожить у всех входов в школу, чтобы туда не проникли чужие. А они были весьма настойчивы!

Ну как я мог после этого спорить с ней? Ведь она всегда права! И я для неё – такой же чужой, как и те люди, которым было интересно попасть на наш концерт! Чёрт с ней!

– Вот касса с концерта. Давайте вместе посчитаем её и поделимся,

– я показал кулёк с наличностью от продажи билетов.

– Не нужно, молодой человек. Возьмите всё себе. Я не собираюсь наживаться на вашем труде. И впредь запомните, что партнёров по общему делу нужно уважать и соблюдать все условия соглашения.

Произнеся эту тираду, директриса пошла к своему кабинету, оставив меня совершенно озадаченным. Образ жадной и наглой тётки, изгаляющейся в псевдопедагогическом выпендреже, померк, и осталась просто пожилая женщина, которой в конце жизни, прожитой на пути к коммунизму, сложно найти себя в сегодняшнем бардаке. Мне стало стыдно за свою неприязнь к ней.