Победа разом превратилась в поражение.
– Не угодила я ей. – Вздохнув, моя невеста опустилась на краешек скамьи. Я присел рядом, нежно приобнимая её за плечи.
– В том и проблема, что угодила. Бывает… Не переживай, всё устроится. У нас с тобой, к сожалению, есть другие, более серьёзные проблемы, чем временный микроклимат сотрудников нашего отделения.
Олёна удивлённо вскинула брови, и я добрых минут десять расписывал ей, что нам удалось выяснить в кабаке Грымова. Кстати, припомнил, как у последнего отпала борода. Бывшая раба Кощея, отданная ему в услужение ещё в детстве и успешно спасённая нами, раздумывала недолго:
– Счастье моё, суженый мой, вот только ещё хоть раз намекни, что у меня в обозе хоть с кем-то любовь была, и я сама от тебя уйду!
– Но…
– Не один Брыкин Колька ко мне под бок тулиться пробовал, не один он потом синяки от товарищей прятал. Уж коли сказала, что люблю и жизни своей без тебя, дурака, не мыслю, то на другого и взглянуть не могу. Не нужен мне никто, кроме тебя!
– Родная, я всё понимаю, но и ты пойми…
– Я буду стараться никуда не выходить.
– Что значит – будешь?
– Ну то и значит.
– Ты выходила сегодня из дома?!
– Но ты не говорил, что нельзя! Я только на базар и пробежалась, прикупила, чего надо к столу, не больше часу и отсутствовала… Да что ж там могло произойти-то?!
– Милая, – тяжело вздохнул я. – Очень на это надеюсь. Но поверь, если слух о твоей причастности к смерти того парня хоть как-то пойдёт по Лукошкину, на тебя начнут вешать всех собак, и мне просто придётся снять погоны. Невеста участкового должна быть вне всяких подозрений! А я от тебя не откажусь никогда…
– За что и люблю тебя, мой храбрый сыскной воевода, – тихо прошептала Олёна и потянулась ко мне губами.
За мгновение до того, как мы почти поцеловались, в дверь вломился пьяный в гавань Митя. Его канонические тексты остаются незыблемыми на все времена, при любой ситуации, времени года и политическом строе…
– Бат-тюшка… Н-к-та Иван-ч! Отец род-н-ной! Всё чё мог выяснил… Там тако-о-е… Но про всё завтра… а щас тс-с-с!.. Никому! Чтоб меня… упс!
«Упс!» можно было бы смело заменить на «блямс!» или «бумс!» или ещё какой-нибудь звук, похожий на удар непробиваемого русского лба об несгибаемую половицу. Хорошо полы у бабки в тереме дубовые и, как Митька ни старался, проломить ни одну досочку ему до сих пор так и не удалось. Хотя вам ли не знать, сколько попыток было…
– Он у вас… всегда так?
– Пьёт? Нет, что ты, родная, как можно, он же сотрудник милиции! Только когда на задании…
– А-а-а… И часто его так, на задания?
– Ну-у… Митя бы предпочёл чаще. Поможешь?
В четыре руки мы с великим трудом (Васька и Назим испарились, не дозовёшься!) кое-как вернули «рыцаря плаща и кинжала» в сени и уложили на скамью. Богатырский храп нашего младшего сотрудника заставлял испуганно подпрыгивать мусорное ведёрко в углу.
– Вообще-то мне завтра рано вставать, надо написать докладную царю о новом деле. Ты ложишься?
– В каком смысле? – не поняла Олёна.
– Э-э… в таком… – соответственно не сразу нашёлся я. – Моя комната наверху, кровать ты найдёшь, а я буду буквально через…
– А ты будешь ночевать здесь!
– В каком смысле?! – теперь уже не понял я. – Мы же женимся, милая…
– Но ещё не женились! Вот после венца… – выдохнула моя невеста так многозначительно, что я затрепетал. – После венца я тебя месяц на работу не выпущу, а пока… Прости, любимый, но я – в твоей комнате, ты – внизу, с котом и домовым. Так принято.
– Но…
– После венчания я вся твоя! Иди, чмокну в щёчку – и спать.
Усё. Полный облом по всем параметрам. Я уже жаловался, что день не задался с самого утра? Так вот, он и заканчивался хуже некуда…
* * *
И самое главное, что это была не та ситуация, когда я мог бы хоть чем-то справедливо возмущаться. Более того, согласись она сейчас пройти вместе со мной в мою комнату, наутро её с позором вытряхнули бы и Яга, и Васька, и Назим, и даже Митя вложил бы свою лепту, скорбно удерживая меня от скоропалительной женитьбы на такой «поспешливой» особе. Не Москва… крыть нечем. Приходится идти на поводу у домостроевских заблуждений, хотя, должен признать, в конечном итоге это в моих личных интересах.
Васька нагло занял всю скамью, и его пришлось силой перекладывать на печь. Назим ушёл к себе в подполье, но гарантирую, утром он встанет раньше всех, уберёт со стола практически нетронутый ужин и обеспечит опергруппе свежий завтрак. Кое-как вытягиваясь на узкой скамье, я ещё успел подумать, что одна радость во всём этом по-любому есть – завтра меня не будет будить петух. То есть будет будить, но не меня. После чего мгновенно провалился в сон и спал без задних ног, как и положено честному милиционеру…
Утром меня разбудил петух! Громогласное, резкое, диссонирующее кукареканье раздалось едва ли не над самым ухом и практически скинуло меня с лавки. Я только и успел заметить, как этот пернатый гад скрывается в сенях, а с печки половичком сползает глухой на оба уха бабкин кот. Это была месть ему, не мне, меня, так сказать, задело вскользь, рикошетом. То есть ещё повезло.
Оказывается, Олёна, отправившись ни свет ни заря к нашему колодцу за свежей водой, неплотно прикрыла дверь, что позволило петуху безнаказанно совершить свой террористический акт. Ладно, мы с Васькой обменялись мстительно-понимающими взглядами – придёт наш час, сочтёмся, ему недолго осталось…
Баба-яга вышла к завтраку прямая, как шпилька, и подчёркнуто-вежливая, как присяжный заседатель. Блины с икрой слегка похвалила, но съела половинку, чаю выпила полчашечки без варенья, без сладостей, безо всего. И причина была не в плохом настроении – наша эксперт-криминалистка явно о чём-то упорно думала, но не находила правильного ответа. Поэтому, когда Назим бесшумно убрал со стола, я молча раскрыл планшетку и сел напротив Яги. Моя невеста деликатно отправилась ко мне (пардон, к себе!) наверх.
– Пиши, Никитушка, – напряжённо начала бабка, скрестив ручки на груди. – Помер Николай Брыкин смертью противоестественной, от причин невыясненных. Вина бывшей бесовки твоей в той смерти не доказана. И не потому, что не могла, а потому как ежели и могла, так даже мне непонятно как! Вот оно, высказалася…
– Так вас это напрягает? – на минутку оторвался я. – То есть убила его не Олёна, однозначно, но вы хоть можете чётко классифицировать причину смерти или нет?
– Отчего же не могу, причину-то могу, легко! Жизнь из него высосали прямиком через губы, одним поцелуем, без причмока, – подбоченясь, вскинулась Яга. – И с поводом у меня проблем нет – я те их хоть сто назову, зачем молодой парень на ночь глядя во чисто поле попёрся! А вот тока как именно такое колдовство смертельное изобресть можно было и ктой-то у нас на крещёной Руси подобным богохульством мается – того-то и не ведаю!
– Понятно.
– И не напрягает меня энто, а бесит! Даже вона в озноб бросает. Потому как не наше оно… Не Кощеево, не шамаханское, не честным путём рождённое, а отколь взялось да зачем к нам пришло – даже думать опасаюся…
– Страшнее Карги-Гордыни?
– Не ведаю… В том-то вся и беда. Ничегошеньки мы с тобой сейчас поделать не можем, покуда следующая смертушка не аукнется.
– Неоптимистично звучит, – поморщился я. – Давайте хоть Митьку разбудим, может, он чего полезного разнюхал.
– Охти ж мне, совсем загоняем мальчонку, – привычно всплеснула руками моя домохозяйка. – И так уж, поди, трудится без сна без продыху, ест в сенях, спит на лавке, в выходные работает, уж и не знаю, как маменьке его любезной Марфе Петровне при встрече в глаза принципиальные смотреть буду…
Это всё разговоры, причём исключительно на публику. Самого Митю бабка держит в ежовых рукавицах, и оно себя оправдывает. По крайней мере, тётка Матрёна (классовый враг нашего младшего сотрудника) уже две недели на него не жаловалась. Дежурные стрельцы доложили, что у ворот толокся дьяк, непрозрачно намекал на какой-то должок. Скорее всего, речь о компенсации вчерашней самогонки, но ведь пили-то все, чего ж он с одного меня пытается затраты окупить? Хотя по логике вещей с царственной четы разве что пряник получишь, а на немецкого посла он давить боится – господин Шпицрутенберг на расправу крут. Да и немцы у себя в слободе не спрашивают паспорт или гражданство – одет неопрятно, не умыт, не расчёсан, лапти за три метра не блестят – пороть!
