— Нет, — прошептал он на английском. — Нет. Это невозможно. Там табот.

И он снова скрылся за занавесью, за которой, как мне показалось, слышались какие-то движения и шаги.

Я позвал, надеясь привлечь внимание какого-нибудь начальства, но не дождался ответа. Затем нагло прикоснулся рукой к занавеси и попытался отвести ее в сторону. В то же мгновение трое стоявших, за моей спиной дьяконов подскочили ко мне, схватили за руки и повалили на пол, нанеся мне немало ушибов.

Я ругался и сопротивлялся, ничего не соображая, сознавая только, что ошеломлен и шокирован: всего лишь несколько часов назад я чувствовал себя здесь как дома, и вот меня уже избивают. С большим трудом я стряхнул с себя напавших и поднялся на ноги. Это было неправильно истолковано как еще одна попытка проникнуть за занавесь, и меня снова принялись волтузить, а дверной проем заблокировали еще несколько дьяконов.

— Туда нельзя, — предостерег один из них, указывая на помещение за занавесью. — Туда входят только священники. — Он погрозил мне пальцем и добавил: — Вы очень плохой человек.

Затем меня бесцеремонно вытолкали за дверь замка и грубо бросили на узкий мост на глазах у многотысячной толпы, и я подумал: если мне так попало лишь за попытку войти в помещение, где-находились какие-то таботат, то что со мной произойдет в Аксуме, когда я попытаюсь взглянуть на сам ковчег?

Я пересек мост, протиснулся сквозь толпу и остановился на свободной от людей полоске земли, все еще дрожа оттого, что мою кровеносную систему заполнил адреналин. Осмотревшись, я заметил, что озеро все еще заполняли плещущиеся и кричащие люди. Большинство из них уже выбрались из воды, собрались на просторных лужайках перед замком и стояли, вытянув шеи. Люди были возбуждены, но, как ни странно, молчаливы.

Вскоре в дверях замка появились семь тщательно одетых священников с завернутыми в ткань таботат на головах. Неспешно и осторожно они вступили на мост, перешли его, сопровождаемые другими священниками с ритуальными зонтиками. В это мгновение толпа издала громкий общий вздох благоговения и набожности, за которым последовали уже знакомое подвывание женщин и шарканье ног, когда люди начали отступать назад, чтобы открыть путь таботат.

Утро тянулось медленно, и одновременно с подъемом солнца к зениту я следовал за процессией по улицам Гондэра до главной городской — площади. Там вновь был инсценирован танец Давида перед ковчегом под крики и звуки тамбуринов и цимбал, труб, систров и струнных инструментов.

В конце концов семь священников с таботат на головах разделились, и толпа тоже разделилась на семь неравных частей — семь разных ходов, вытекавших с площади в семи разных направлениях.

Перейдя на бег, тяжело дыша и потея, я следовал сразу за таботом из Медхана Алема до самой этой круглой церкви, и там, окруженный тысячами танцующих и поющих людей, наблюдал, как священник с таботом на голове обошел ее здание раз и еще раз и затем, наконец, сопровождаемый радостным, одобрительным ревом, исчез из виду в темноте святая святых, в тайне тайн.

Уезжая в январе 1990 года из Гондэра, я был убежден, что правильно ищу ковчег в Эфиопии. Несмотря на тонкий поверхностный христианский слой, центральная роль таботат в ритуалах, свидетелем которых я стал, необычные танцы священников, горячечное поклонение мирян, архаичная музыка систров, тамбуринов, труб, барабанов и цимбал — все эти элементы явились прямо из самого далекого и темного прошлого. Мне казалось тогда и кажется сейчас, что все эти сложные ритуалы и установления, сфокусированные на ветхозаветном поклонении ковчегу завета, не исполнялись бы с таким рвением и тщанием на протяжении стольких столетий, если бы за ними стояли лишь копии.

Нет. Эфиопы владеют самим ковчегом. Возможно, путем, описанным в «Кебра Нагаст», или иными исторически вероятными путями, о которых я смогу узнать со временем, он достался им в первом тысячелетии до н. э. И сейчас, к самому концу второго тысячелетия н. э., они все еще владеют ковчегом — спрятанным, скрытым от любопытных глаз. Но где?

Отвечая на последний вопрос, я просто не мог пренебречь результатами собственного исследования: священной реликвии не было на острове на озере Звай; ее не было на острове на озере Тана; все, напротив, свидетельствовало о том, что она находилась в своем традиционном пристанище — в святая святых придела храма в Аксуме.

Полной уверенности в этом, естественно, не было, но мысленно я не сомневался, что прав. Поэтому двенадцать месяцев спустя, когда в январе 1991 года снова наступит Тимкат, я намеревался навестить Аксум и увидеть ее, если только это возможно.

Я ощущал такую неизбежность во всем этом, как если бы мне бросили вызов — такой же четкий и безотказный, как упрек Зеленого рыцаря сэру Гавейну:

Что же мне делать во время передышки — пожалованного мне года отсрочки? Узнаю, решил я, все что смогу о зловещем предмете, привлекавшем меня, — о его происхождении и его качествах. Я изучу ковчег завета и попытаюсь узнать, нет ли рационального объяснения тех ужасов и чудес, которые ему приписывались во времена Ветхого Завета.