В дежурке тихо похрапывали. Старший лейтенант Чмиль приоткрыл один глаз, оценил обстановку и вновь погрузился в сон. Майор подошёл к мирно дремавшему «обезьяннику». «Хм, бомжа привели, наркоманов… Одни и те же лица. Показатели делать?! На чём, на них? Как всё глупо… Ведь все и так прекрасно понимают, что эти «отхода:» цивилизации – всего лишь следствие творящегося вокруг беспорядка. А причина кроется в тех, кто производит данные «отходы» без зазрения совести. И все молчат, все трясутся за свою шкуру. Откуда быть в этой стране справедливости? Да и кому сейчас вообще нужны защитники справедливости, коли такое творится вокруг? Точно я родился не в своё время…
Эх, жизнь, жизнь… И кто тебя такую придумал? Мечтаешь, планируешь в молодости одно, а вляпываешься в самое неожиданное и барахтаешься в нём всю жизнь. Если по-хорошему разобраться, ведь это всё не моё. Всю жизнь здесь проработал только потому, что так получилось. Да и потом семью кормить надо было. Думал, ну хоть на пенсии осуществлю свои литературные мечты, вот дочь институт закончит… И на тебе – цирроз… Оказывается, жизнь уже заканчивается. И что я успел сделать из того, чего душа хотела? Ничего. Глупо думать, что время у тебя ещё есть. Оно если и есть, то лишь здесь и сейчас. И использовать его нужно очень рационально, не упуская ни единого шанса этих бесценных мгновений жизни.
Кто знает, зачем вообще я родился на Земле… Дать продолжение роду? Но ребёнок вырастает за каких-то восемнадцать лет. А дальше? Внуки, старость… Всё в каком-то бешеном круговороте забот о потомстве, как у любого животного. Тогда чем от него отличается человек? Умением мыслить? Но мыслить о чём? Как устроить себе жилище, наплодить потомство, выкормить его и поставить на ноги? Получается, человек отличается от животного только тем, что оно делает всё инстинктивно, а человек то же самое, но обдуманно? Судя по жизни, получается так. Но почему же тогда внутри хочется чего-то большего, чего-то выходящего за пределы этого веками прочерченного замкнутого круга? Потомство, да, это прекрасно. Но ты же рождаешься один, варишься в котле этой жизни тоже практически один (поскольку родные – это всё-таки какой-то внешний стимул и поддержка твоей собственной жизненной платформы) и, в конце концов, умираешь один, переживая это явление опять-таки на сугубо своём, внутреннем уровне. Ведь никто, по сути, не знает ни твоих мыслей, ни твоих истинных переживаний, ни твоей настоящей жизни со всеми «видео» и «аудио» отображениями в твоём мозгу картинок восприятия действительности. Тогда зачем природе необходимо это накопление внутренней информации, мыслей индивида? Ведь это никому из живых существ не нужно, кроме тебя лично. Что кроется в глубине этой тайны природы? Если детей ты растишь восемнадцать лет (и то порой не понимаешь, кого вырастил, поскольку некоторые их мысли и поступки остаются для тебя непроницаемой загадкой), то на «выращивание», или лучше сказать «накопление», своего внутреннего состояния ты тратишь всю сознательную жизнь, начиная с раннего детства и заканчивая последним днём на Земле. Так в чём же смысл? Зачем даются все эти ступени трудностей и страданий? Почему быстротечная молодость дарит такие мгновения внутреннего счастья, о которых тоскуешь потом весь остаток своих дней? В чём подлинная основа человеческого бытия? Кто же я, наконец? Разве я просто тело? Однозначно нет. Почему этот мешок костей и жидкости движется лишь благодаря силе моей воли? Моей? А кто тогда я, если думаю независимо от боли в теле? Что вообще такое боль? Кто я?!»
Фрагмент рисунка Анастасии Новых
«Кто ты?»
От таких неожиданно нахлынувших новых мыслей, пробирающих до глубины души, Ребров даже вздрогнул. Он слегка встряхнул головой. В эту ночь с ним действительно творилось нечто необыкновенное, чего ни разу не случалось. Его сознание привыкло отвечать на вопросы логичными, исчерпывающими рассуждениями. А здесь он задавал сам себе такие вроде бы простые на первый взгляд, но в то же время невероятно сложные вопросы, затрагивающие что-то глубоко личное, что разум с его привычной логикой опера просто зашкаливало от такого перенапряжения в поисках ответов. Ребров снова слегка встряхнул головой, наивно полагая таким способом избавиться от этих мыслей. Но они не только не пропали, а усилили свою атаку, схлёстываясь наперебой с привычными мрачными мыслями о бытии насущном. При этом тело продолжало непрерывно сигналить болью о серьёзных неполадках. В таком жутком состоянии и застал майора очередной телефонный звонок в три часа ночи. Ребров поднял трубку и уставшим голосом автоматически ответил:
– Дежурный пятнадцатого отделения милиции, майор Ребров…
В трубке затараторил женский голос. Обычное явление – пьяный дебош. Чей-то очередной затянувшийся день рождения из-за непомерной дозы спиртного превратил квартиру в боксёрский ринг. И начались выяснения отношений до крови… Ребров соединился по внутренней связи с дежурной опергруппой. Через некоторое время в дежурку вошёл капитан Онищенко с заспанным лицом.
– Ну, и кто там с похмелья да с голоду проломил буйну голову в три часа ночи? – спросил он, потирая глаза.
– Да вон, – кивнул Ребров.
Капитан бегло прочитал запись.
– Ничего себе, аж на другой конец района переться! Эх, дела наши тяжкие…
Онищенко глянул на дремавшего под газеткой Чмиля, улыбнулся и тихо подкрался к нему поближе.
– Рота, подъём! Старший лейтенант Чмиль, два наряда вне очереди! – громко скомандовал он.
Сонный Чмиль инстинктивно вскочил по стойке «смирно», грохнув об пол уцелевший стул и случайно смахнув с тумбочки пепельницу, полную окурков. Но тут же пришёл в себя. Вместе с ним вскочил с перепугу и сержант Костюшкин.
– Тьфу ты, Онищенко! Ты меня когда-нибудь бездетным сделаешь, – недовольно пробурчал Чмиль.
– А почему бездетным? – удивился, смеясь, капитан.
– Почему, почему… – передразнил его Чмиль. – По кочану… Знаешь как на психику влияет…
– А-а-а… – протянул Онищенко и добавил: – Ну, так «власть без злоупотребления теряет свою привлекательность». Не твои ли это слова?
– Ну да, это называется «без понукалки и сказочник дремлет».
Дежурная часть несколько оживилась. Пока Онищенко говорил с Чмилём, подошли ещё двое оперов и водитель.
– Всё, мы покатили, – произнёс капитан, выходя из дежурки.
– Удачи, – ответил Ребров.
После ухода опергруппы Чмиль пошатался по помещению, как разбуженный медведь в зимнюю спячку. Пиная обломки стула, он ворчал себе под нос:
– Вот Онищенко… «сам не гам и другому не дам». На таком месте сон перебил, гад…
– Сядь за пульт, я пока кофе заварю, – сказал Ребров, глядя на старлея.
Чмиль бросил своё «занятие» и грузно уселся за стол, посматривая по сторонам, на ком бы сорваться. Ребров явно не подходил для этих целей. Он был старший по званию, да и мужик неплохой, всегда поступал с ним по-человечески, не то что этот Онищенко. Чмиль окинул взглядом помещение. «В «обезьянник», что ли, заглянуть?» – подумал он, остановив взгляд на камере. Но тут в дежурку вошёл Костюшкин, отлучавшийся в туалет. И Чмиль выбрал себе идеальную цель для выпуска «пара». Он состроил грозный вид и, пользуясь тем, что Ребров ушёл в другую комнату, властно произнёс:
– Сержант Костюшкин, почему мусор на рабочем месте? – он указал пальцем на валявшиеся на полу окурки и приказал: – Быстро взял в руки веник и убрал территорию!
– А чего я? Я, что ли, их кидал? – в таком же претензионном тоне ответил ему Костюшкин.
Чмиль аж оторопел от удивления.
– Во молодёжь пошла! Ты как разговариваешь, твою мать, со старшим по званию?!
– Да ладно тебе, Чмиль! Чего ты на меня наезжаешь? Сам уронил, сам и подметай.
– Чего, чего?
Старший лейтенант стал медленно вставать из-за стола. Глядя на его внушительную фигуру, Костюшкин даже как-то съёжился, поскольку сам не отличался особой мускулатурой. Так что когда Чмиль угрожающе привстал в свой неполный дюжий рост, сержант не стал дальше испытывать судьбу и, выпрямившись по стойке «смирно», козырнул.
