Толпа не редела: одни уходили, приходили другие. Суетились, искали, нервничали.

Нервничал и Игорь — время шло впустую.

— Я пойду, поверчусь, — сказал он, — может где-то Соловьев появился.

— Давай, — вяло согласился бородатый и вытащил из сумки свои детективы.

В толчее сразу закружилась голова, Игорь даже потер виски, чтобы отойти немного. Толкали, казалось, со всех сторон одновременно. Поначалу он очень злился, реагировал на каждый толчок случайный. Стоило комуто слегка задеть его локтем, как внутри все вскипало, появлялось резкое желание ответить еще более чувствительным тычком. Но уже через пару минут он понял, что это с непривычки, что это лишь нервы! И почти сразу успокоился — куда деваться, здесь все в таком положении, избранных нет.

Сумки, саквояжи, авоськи, портфели, чемоданы — и все с книгами. Океан книг! Но лишь на сотню, а то и две попадалось что-либо стоящее, все остальное: фантастика, приключения, детективы или же бабочки-однодневки, скороспелые поделки об «ужасных» приключениях всевозможных "детей Арбата", якобы замученных и затравленных режимом кровожадного деспота, стенограмма помыслов и замыслов которого приводилась тут же, в промежутках авантюрного сюжета. Но что делать — в рекламу подобных «откровений» были вложены такие громадные средства прессой, телевидением и радиовещанием, что, как ни крути, она дала результаты — расхваленное во всех углах варево пользовалось спросом, его глотали наспех, не замечая даже вкуса. Мода, всесильная мода! Вчера культ "гения всех времен"! Сегодня тот же, но более изощренный культ "кровожадного палача"! Со знаком минус, и все же культ!

Игорь не то чтобы осуждал бравших поделки, нет. Ему их было жалко. Но к жалости примешивалась и горечь. Ведь можно, скажем, слезно пожалеть ослика в шорах, тянущего повозку и видящего лишь болтающуюся перед самыми глазами морковку и ничего больше. Жалко его, конечно, жалко как-то по-есенински: "милый, милый, смешной дуралей!" Но ведь это… люди! Они обижаются на жалость. И не разобъяснишь ведь всем! Ну, ничего, разберутся со временем. Да и, если по правде, Игорь отлично знал, что далеко не всех охватила горячка поверхностных, но остреньких разоблачений и жажда всевозможных жгучих «секретов» из жизни правившей «элиты». Большинство, подавляющее большинство народа смотрело на жизнь присущим ему во все времена и при всех испытаниях трезвым взглядом.

А корешка мельтешили… Получалось как-то, что следом за Игорем почти впритык всю дорогу брел унылого вида мужчина в сером демисезонном пальто и черной кроличьей шапке, очки заслоняли половину его лица, другая половина была не слишком выразительна — маленький рот, скошенный назад подбородок. Выбившийся шарф открывал худую, морщинистую шею. В руке он держал распахнутый старомодный портфель, в котором корешками кверху был выставлен Дледно-сиреневый восьмитомник Николая Васильевича Гоголя. Мужчина жалостливым взглядом озирал толпу, временами выговаривал вяло: "А кому собрание сочинений?!" Но покупателей на восьмитомник не находилось. Его толкали вовсю, доставалось больше, чем Игорю, но, казалось, он ничего вокруг вообще не замечал.

Когда Игорь обернулся, заглянул в портфель, мужчина обратился к нему заискивающе:

— Берите, молодой человек, глядите — какое состояние, идеал! Жалеть не будете!

— Спасибо, у меня Гоголь есть, — ответил Игорь, чем очень расстроил унылого.

Взгляд у того стал совсем обреченный. Заметив проталкивающуюся рядышком женщину интеллигентного вида с макулатурными "Тремя мушкетерами" в руке, он чуть не бросился на нее со своим портфелем:

— Дама, лучшее собрание сочинений, задаром, согласен на одну вашу обменять, ну-у, не упускайте момента, решайтесь, второго такого случая не будет, целое собрание — на одну! маленький подбородок у него затрясся от напряжения.

"Дама" заглянула в чрево портфеля, презрительно фыркнула.

— Пфу! Ну вы даете, уважаемый! Вы меня за кого принимаете? Я школу лет тридцать как кончила, не ученица, вышла из того возраста, когда Гоголя проходят! — она была явно оскорблена. — В людях не разбираетесь, дорогой, надо знать, кому что предлагать. Да еще за такую вещь, за Дюма!

Унылый совсем завял. А Игорь спросил у «дамы»:

— Ну, а что, например, вы ищете в таком случае?

— Да уж посерьезней что, посолиднее. Что жизненное! — ответила та совсем иным тоном, даже дружелюбно.

— Например? — не отставал Игорь.

"Дама" заулыбалась, видимо, довольная, что на нее обращают внимание, интересуются.

— Ну-у, например, — она даже кокетничала слегка, — Буссенар, э-э, альбомы всякие люблю с иллюстрациями. Или вот, самое-самое — Анн и Серж Голон, слыхали? Ну, приключения Анжелики, прелесть, вершина, я просто без ума от нее. Вот это талант! Запад, что ни говори, умеют!

— Да, вообще-то, авторы по происхождению наши, — вставил Игорь, — русские…

— Что вы! — махнула на него рукой «дама». — Что вы! Наши так не могут, культура не та. Нет той, понимаете, тонкости, изящества, обхождения. Не-е, у нас так не напишут, не научились еще! Правильно сейчас говорят по телевизору, в «Огоньке» пишут — у нас литература серая! А там, ну что вы, — она улыбнулась с нескрываемым превосходством, — там у всех образование европейское, любая кухарка нашим писакам фору даст… Ах, что за прелесть! Анжелика! Само имя! А что там у всех этих гоголей — ваньки, маньки, парашки! Тьфу!

Игоря обожгло. Только позавчера, перечитывая Белинского, он вновь наткнулся на страшные, несправедливые слова. Критик негодовал по поводу "ужасного зрелища страны", "где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Парашками". Сколько он уже встречал в прессе статеек, в которых ссылались на это высказывание, раздувая его смысл, дескать, рабы! и обхождение у них рабское! единственная страна в мире, где рабство и плебейство в самой крови! так себя называть, так себя унижать, нигде такого нет!!! Страшно читать было. Игорю становилось не по себе — до такой степени не любить своего народа!

"Ужасное зрелище"?! "Клички"?! А скажите-ка, в какой еще стране Европы, мира называют того же человека по отчеству, с уважительностью, не известной иным странам и народам?! Что же это мы себя в грязь втаптываем! Да что же они, эти псевдоученые делают, как же можно терять настолько совесть? "Единственная в мире"! Да вы бы задумались, попытались бы постигнуть: именно единственная! Где еще есть такой язык, такое богатство, обилие форм? Ведь не только Ванька, но и Ванюша, Ванечка, Ваня, Иванко и еще с десяток вариантов! Ну у кого еще есть такое разнообразие?! Что там — Джон, Джо, Джонни — и все, и точка?! Прав был Николай Васильевич, говоря, что для знания жизни и понимания ее маловато сведений, почерпнутых из столичных фельетонов и популярных брошюр. Задумались бы, что сам строй языка нашего такой, что не только Стеша, Стешка, Стешенька, но и, к примеру, книга, книжка, книжечка, или же — стена, стенка, стеночка, сума, сумка, сумочка, и до бесконечности так. А какое именно обращение выбрать из всего этого кладезя, человек сам знает и не к месту ненужного не скажет. А его в рабы, в плебеи! Как же все перевернуть можно, исказить, опошлить и испоганить! Помрачение какое-то! Неважно, по дурости ли, со злым умыслом или в запале! Суть-то одна, неуважение к тому, кто тебе не только жизнь дал, но поистине могучим, необычайнейшим языком наделил — к своему народу! Вот и «дама» эта туда же, нахваталась из псевдопрогрессистских статеек, фельетончиков, в которых все вины валят на "бескультурный, неподготовленный политически и нравственно" народ наш… А тот молчит, безмолвствует. Почти как у Пушкина в «Годунове». Но это пока, до поры до времени. Не век ему в молчунах ходить!