Он ей сказал тогда, как бы сильно она ни возмущалась против упреков, какие он намерен ей высказать, он все равно не поверит из-за этого, будто бы она более невиновна; он бы хотел, чтобы она оправдалась иначе, чем выставляя себя нахалкой; пусть она отдаст ему ключи от своего кабинета, и если окажется, что он обвинял ее несправедливо, он вознаградит ее так щедро, что она будет более чем довольна.

/О важности зеркал. / Красотка пришла в восторг от этого предложения, казалось, положившего конец ударам, какие она еще боялась от него получить, а также дававшего ей возможность вернуть себе его добрые милости. Он давал ей две тысячи экю всякий год, дабы заходить навещать ее один или два раза в неделю. Это была такая рента, какую она не желала терять, да и другие, точно так же, как и она, были бы счастливы сохранить; итак, она отдала ему ключ, какой он от нее требовал, успокоив себя тем, что он его от нее добивался, потому как рассчитывал найти там любовные письма от человека, с кем, по его обвинению, у нее была интрижка. Она не была столь безумна — класть туда письма, не от того, поскольку его она знала всего лишь по имени, но от других, с кем она была знакома немного ближе — потому, начав оскорблять его по поводу ревности, и спрашивать его, разве так следовало обращаться с персоной из-за подозрений, лишенных всяких оснований, поскольку не только она не слышала ни единого слова о том, кого он поставил ей в упрек, но даже не подозревала о его существовании; начав, говорю я, переходить на такой восхитительный тон, она еще готовилась и не так его пристыдить, когда он обрушился на нее пуще прежнего. Он нашел бриллиант, упомянутый в письме Аббата, и, не сомневаясь более, что во всем его содержании была лишь чистая правда, поскольку в нем не было лжи по факту столь великой значимости, по его мнению, он так сильно ее отходил, не говоря ничего другого, кроме П…, что на этом-то ударе она и грохнулась на пол по-настоящему, не в силах больше удержаться на ногах. Он сделал еще и гораздо худшее для нее; он расколотил, уж и не знаю, сколько зеркал в ее комнате, хотя и не все из них были его подарками. Она оказалась более чувствительна к этой потере, чем к тому дурному обращению, какое только что от него получила — едва она увидела, как разлетелось вдребезги одно из ее зеркал, как она начала кричать: «Грабят!» Все соседи собрались на ее крики и не знали, что она этим хотела сказать. Возница и лакей Эрвара, находившиеся перед дверью, были даже еще более заинтригованы, чем остальные. Так как они знали, что их мэтр пребывал не в слишком добром месте, и во всякий день приключались странные вещи в такого сорта домах, они испугались, как бы кто-нибудь не схватил его за горло, пытаясь придушить или, по меньшей мере, заставить его отдать кошелек.

Итак, позволив себя увлечь нескромному рвению, нашелся один такой, кто побежал к Комиссару сказать ему явиться посмотреть, что же происходило в этом жилище. Комиссар явился и постучал в дверь с видом мэтра — лакеи красотки поднялись наверх подать ей помощь, так что внизу не было никого, кто бы ему открыл; он обратился к слесарю, кто вскоре и произвел вскрытие. Эрвар таким образом оказался застигнутым врасплох, что его несколько пристыдило. Мужчина, как он, в схватке с девицей, поскольку она поднялась, дабы помешать ему продолжать разгром ее зеркал — такое положение не должно было бы принести ему большой чести. Они так и стояли, ухватив друг друга за волосы, когда прибыл Комиссар, и когда его присутствие вот так прекратило битву, Эрвар разъярился против него, точно так же, как и против своей любовницы. Он ему сказал, что не его дело являться совать свой нос туда, где он находился, его не касается то, чем занимался человек вроде него, и ему это позволено лишь в отношении всякой сволочи. Комиссар, кто был самолюбив, оскорбился такими словами. Он ему гордо ответил в том роде, что Эрвар еще увидит — никогда ему не выиграть против него своего процесса; он спустился и сел в свою карету.

Этот Офицер отдал свой рапорт и, получив показания Дамы и ее слуг, составил протокол о разрушении зеркал и других беспорядках, какие она приписала Эрвару. Дама додумалась тогда заглянуть в свой Кабинет, где Эрвар оставил ключ, и не нашла там больше своего бриллианта. При виде этого слезы и крики ее удвоились, а в то же время пополнился еще и протокол. Наконец, когда вся эта процедура была завершена и Комиссар оттуда ушел, Красотка послала за портшезом и отправилась на поиски Фэдо, дабы попросить его совета и покровительства в обстоятельствах столь большой важности для нее. Она объявила ему о краже ее любовником бриллианта, подаренного ей Аббатом. Фэдо, вовсе не подозревавший, какую роль сыграл его друг во всем этом беспорядке, нашел множество возражений на поведение Эрвара. Он бранил его тем больше, что знал, откуда явился этот бриллиант, а, следовательно, и о том, насколько его ревность была беспочвенной. Он посоветовал, однако, Красотке не пользоваться пока протоколом, а, скорее, поговорить о нем с Эрваром, кто не преминет после столь тяжкой ошибки придти в чувство. Итак, он выпроводил эту девицу и сей же час направился в свой Кабинет писать Аббату обо всем случившемся. Он счел эту новость достойной быть ему сообщенной, когда бы только ради успокоения того по поводу шутки, подстроенной ему Эрваром. Аббат написал ему в ответ, что тот доставил ему удовольствие присланным сообщением; тем не менее, он вовсе не поражен до такой степени, как тот себе, без сомнения, вообразил, потому как он сам все это подготовил именно в такой манере. Он ему привел затем все детали своего коварства, на что Фэдо отнюдь не слишком рассердился, потому как именно Эрвар был причиной того, что он сам долго пребывал в опасении.

/Эрвар платит за разбитые зеркала. / Между тем, предсказание этого Магистрата по поводу последствий этого дела полностью оправдалось. Эта девица послала переговорить с Эрваром, и когда ему передали ее слова, якобы пусть ее сожгут живьем на костре, если она всего лишь знакома с Ла Базиньером, он возвратил ей ее бриллиант. Не то чтобы он поверил, будто бы она сказала ему правду; но он боялся прослыть плутом, если откажется от того, что взял бриллиант, или же если сохранит его после того, как признается, что взял. Она не удовлетворилась этим; она потребовала от него оплаты ее зеркал, поскольку он ничего не сказал о примирении с ней. Это было самое большое затруднение; но, наконец, увидев себя под угрозой вызова предстать перед правосудием, он предпочел лучше откупиться от нее, чем и дальше выставлять себя на всеобщее посмешище в Шатле и даже во всем Париже. Действительно, уже слишком много говорилось о его деле, и даже дети начинали, так сказать, липнуть к нему.