/Кардинал тоже сердится. / Я не мог стерпеть такую несправедливость, не пожаловавшись на это, так что выбрав время, дабы поговорить с ним с глазу на глаз, я спросил его без всяких церемоний, не это ли приготовленное им мне вознаграждение за то, что я сделал ради любви к нему такое, чего не сделал бы ради родного брата. Он мне ответил, что не знал, сделал ли я хоть что-нибудь достойное его оценки, зато он прекрасно знал, как я, напротив, пошел на самый худший шаг, какой только мог себе позволить, несмотря на его внушение мне, чем бы я мог ему угодить или же вовсе нет. Я ему возразил, что он не воздает мне по справедливости, а поскольку он хорошо знал, как я поступил, он должен был бы испытывать ко мне благодарность вместо обращения ко мне с кислой миной, как сделал он; вот в этом-то я и приношу ему в настоящий момент мои жалобы, дабы ему было угодно относиться ко мне в другой манере. Он ответил мне, каким бы ловкачом я себя ни почитал, не следовало бы мне ожидать, будто я заставлю его поверить мне на слово; он слишком хорошо осведомлен обо всем, и его не сбить с толку, как я себе это вообразил; он знал и о том, с какой сердечностью я разлетелся к Суперинтенданту, и о том, какой скверный прием тот мне оказал. Сказать по правде, одним этим он довольно отомщен за мою неблагодарность, разве что, когда заручаешься обещаниями дружбы какой-либо особы, а потом видишь себя обманутым, всегда что-то остается на сердце.

/Примирение. / Для Итальянца, вроде него, он слишком сдержанно говорил об оскорблении, если, конечно, он поверил, будто бы действительно оно было ему нанесено; но так как он его скорее опасался, чем был в нем убежден, он, видимо, был бы счастлив услышать мое собственное сообщение обо всем, дабы после этого соотносить все свои действия с тем, что ему подскажет благоразумие. Я был достаточно хитер, чтобы не раскрывать ему всего сразу, довольствуясь скорее разговорами о моей невиновности и жалобами на его поведение, чем истинными известиями о правоте сделанного мной. Однако, довольно-таки его помучив по этому поводу, как мне показалось, дабы дать ему понять, насколько он был неправ, когда после стольких оказанных ему мною услуг составил такое скверное суждение обо мне, я спросил, не припоминает ли он, как сам засвидетельствовал мне желание, чтобы я порвал с Суперинтендантом; а ведь именно это я и сделал сегодня и даже в манере, настолько обидной для того, что он не смог помешать себе прямо в Комнате Короля продемонстрировать мне свое негодование; поскольку у него столь добрые шпионы повсюду, и не происходит ничего такого, о чем он не был бы извещен, они должны были бы ему донести, что это тот разлетелся ко мне, а вовсе не я к нему; тот хотел возобновить мне те прекрасные обещания, сделанные им у себя, но так как в то же самое время я вспомнил о моих собственных, я откровенно ответил ему, что никогда не смогу стать его другом; вот это-то и навлекло на меня его резкости, о каких ему могли донести, и какие скорее должны были бы оправдать меня в его глазах, чем породить у него какое-либо подозрение против меня; в самом деле, человек, разлетевшийся к другому с наилюбезнейшим видом и покинувший его внезапно с огорченным видом, достаточно показывал перед всем светом, что это другой задел его, и никак уж не он другого. Месье Кардинал, едва выслушав от меня такого сорта рассказ, совершенно сконфузился от того, что скорчил мне мину без всякого повода; но так как обладающие властью над другими очень быстро заключают с ними мир, он ничуть не замедлил помириться со мной. Он мне сказал, так как отлично умел льстить, когда хотел дать себе труд это сделать, что я прекрасно вижу на этом примере, как я ему был дорог, поскольку с поводом или без повода он бил тревогу из-за всего, что могло бы угрожать ему потерей моей дружбы. Мне абсолютно нечего было возразить после этого, разве что рассыпаться в любезностях за его доброту ко мне, вместо продолжения жалоб на его ко мне придирки.

/Страхи Испанцев. / Король тем временем предпринял вояж в Лион под предлогом повидать Мадемуазель де Савуа (т. е. принцессу Савойского дома — А.З .), кого ему предлагали в жены. Между тем Королева-мать и Кардинал отказывались об этом и думать. Его Преосвященство, далеко не желая выдавать за него эту Принцессу, очень бы хотел его женить на своей племяннице, кого Его Величество продолжал без памяти любить; она его любила ничуть не меньше, что еще подогревало их пыл; но Король, даром, что влюбленный, еще больше любил славу, чем собственную любовницу; в том роде, что, хотя его сердце и было занято другой, едва он увидел Мадемуазель де Савуа, как не преминул найти ее весьма привлекательной. Этого обстоятельства оказалось достаточно, чтобы встревожить Испанцев, чье положение уже было неважно со времени взятия Дюнкерка, особенно, потому как они потеряли в течение той же кампании еще и город Ипр со множеством других, о каких я говорил выше; итак, дабы расстроить это дело, ставшее бы для них столь фатальным, и сформировавшее бы тесный альянс между Его Величеством и Герцогом де Савуа (т. е. Савойским — А.З .), а в результате, может быть, и лишившее бы их Герцогства Миланского, они отправили ко Двору Пимантеля с предложением о заключении брака Короля с Инфантой Испанской. Королева-мать уже предложила вопрос о нем на рассмотрение и страстно желала его осуществления. Народы желали этого ничуть не меньше, дабы завершить на этом войну, длившуюся около двадцати пяти лет; но тут открылись затруднения, какие никак не могли преодолеть, и показавшиеся бы не менее сложными в настоящий момент, чем они были в те времена. Так как эта Принцесса была возможной наследницей Королевств ее отца, Испанцы боялись подпасть под владычество Франции, к которой они испытывали большую антипатию. Мы не находили это особенно странным, потому как испытывали бы то же самое, окажись мы на их месте — Испанец и Француз никогда хорошо не ладили вместе; итак, попытались отыскать какое-нибудь урегулирование, в каком эти народы не верили, однако, найти для себя полную безопасность. Им предложили обязать Инфанту отречься от Испанского наследства, как для себя, так и для детей, каких она могла иметь; Король должен был также, женившись на ней, отречься от него сам в наиболее убедительной форме, какая только возможна, и повелеть зарегистрировать в Парламенте и его собственное отречение, и отречение Инфанты. Это все, что смогли сделать ради них; но либо это им показалось далеко недостаточным, или же дела этой Монархии не сделались совершенно настолько же расшатанными, какими они являются в настоящее время; им больше понравилось продолжать войну, чем согласиться на столь подозрительные предложения.