Я был в восторге от той горячности, с какой она приняла мое предложение. Любовь, впрочем, не имела абсолютно никакого отношения к моей радости; дебош и политика связали нас любовной интрижкой скорее, чем какая-то сердечная привязанность. Не то чтобы она не была достаточно мила, и даже многие на моем месте составили бы себе на этом кругленькое состояние. Но либо не всем суждено любить всех подряд, либо мне не нравилась любовница, делившаяся своими милостями с другим, но я приближался к ней более для того, чтобы сохранять репутацию славного кавалера, какую я снискал себе подле нее. Мое поручение в отношении Принца де Конти также заставляло меня ей угождать. Саразен нашел препятствие нашим намерениям в том опасении, какое этот Принц испытывал к своему брату. Хотя он был очарован портретом племянницы Кардинала, что этот Секретарь показал ему, как ни в чем не бывало (поскольку он еще не заговаривал с ним о его браке с ней и хотел предварительно послушать, что тот скажет об этом портрете), он так дрожал, когда думал, как разъярится Принц де Конде, если брат его действительно бросит, что никак не мог на это решиться. Саразен, однако, был настолько ловок, что пользовался любыми резонами, какие только могли его тронуть. Он неоднократно замечал ему, что его брат в тысячу раз больше доверяет Марсену, чем ему; таким образом, откровенно говоря, именно в его руках находится вся власть, тогда как он облечен ею лишь для вида. Да если бы он захотел сказать об этом всю правду, он сам прекрасно осознавал, он не осмеливался решительно ничего сделать без предварительного уговора с ним; все важнейшие Гонцы из Нидерландов направлялись прямо к Марсену, тогда как он принимал лишь тех, что приносили ему решения, уже принятые между ними обоими; все его истинные слуги с негодованием взирали на все это и во всякий день обращали мольбы к небу, дабы увидеть его избавившимся от этого рабства; если он соблаговолит над этим хоть немного поразмыслить, то вскоре даст им такое удовлетворение; во-первых, его призывала к этому честь, наиболее могучий мотив из всех, способных всколыхнуть душу Принца; но если ему требуется еще и другое побуждение, то он ему скажет, что в не меньшей степени здесь шла речь и о его собственных интересах. Все достояние его брата, а оно было очень значительно, теперь конфисковано, и, по всей видимости, оно никогда не будет ему возвращено, поскольку обязательства, в какие он во всякий день вступал с Испанцами, были так велики, что казались нерасторжимыми. В самом деле, этот Принц, неудовлетворенный городами, что он взял в Шампани, отступая к ним, готовился вторгнуться еще и в Пикардию, чтобы все там предать огню и мечу. Он даже поклялся им никогда не заключать Мира без их участия и не ждать отныне никакого возвышения кроме того, что они ему смогут предложить.

/Эффект другого портрета. / Портрет, что Саразен показал Принцу де Конти, был немного льстив, как почти все портреты, на каких изображены Дамы. Однако, так как он не произвел всего того эффекта, на какой мы рассчитывали, либо он не затронул тонких струн души этого Принца, или же его страх был по-прежнему столь велик, что он не мог его преодолеть, я счел себя обязанным представить ему еще и другой, присланный мне Его Преосвященством. Это был парадный портрет, и он производил весьма сильное впечатление. Он был еще более льстив, чем тот, какой имелся у Саразена, в том роде, что можно сказать, надо бы быть совершенно непрошибаемым, чтобы не поддаться чарам модели, во всяком случае, предполагая, что она была похожа на свое изображение. Я отдал его моей советнице, и она поместила его в своей комнате, после того, как заказала для него великолепное обрамление. Этот портрет имел некоторое сходство с другим, в чем не было абсолютно ничего удивительного, поскольку они оба были написаны с одной и той же особы. Сама модель, в общем, походила на них, хотя в деталях далеко нельзя было сказать, была ли в них та же согласованность, ни даже были ли у нее те же черты. Принц де Конти, явившись к Даме, тотчас же узнал там персону, изображенную на портрете. Однако он боялся обмануться, потому что в таком городе, как Бордо, было довольно необычайно наткнуться на вещь вроде этой; Кардинал там был смертельно ненавидим, и украсить вот так свое жилище портретом его племянницы казалось совершенно неуместной дерзостью. Итак, он спросил у Дамы, чей это был портрет, как если бы ничего не знал и даже ничего об этом не подозревал. Дама ему ответила, что это был портрет самой красивой, самой мудрой, самой добродетельной и самой совершенной особы во Франции. Такую похвальную речь она произнесла в столь немногих словах, но что было в ней наиболее прекрасно, так это то, что эта речь была правдива. Из семи племянниц Его Преосвященства эта была не только самой совершенной, но, казалось, еще и воплотила в своей персоне всю добродетель, должно быть, отпущенную на всех остальных. Дама, предупредив душу этого Принца столь справедливыми и столь сильными похвалами, тотчас добавила, что та была на выданье и стала бы для него счастливой участью; она ему в тот же час ее назвала, сказав ему, — если он желает добиться успеха и унаследовать в то же время все должности и богатства его брата, он не должен искать никакой другой жены, кроме этой. Страх перед его братом рассеивался по мере того, как она ему говорила о достоянии племянницы Кардинала, и как он продолжал вглядываться в ее портрет. Он влюбился в нее настолько, насколько можно было влюбиться в видение вроде этого. Он никогда не видел Демуазель, она почти всегда пребывала в монастыре или же была вне пределов Франции, когда он находился при Дворе; итак, чистосердечно уверившись, что она была так же красива, как свидетельствовал об этом ее портрет, едва он вернулся к себе, как вызвал Саразена в свой Кабинет. Он спросил его там, кто дал ему портрет, какой тот ему показывал, если он не исходил от Кардинала, и попросил его ни в коей мере не приукрашивать правду. Этот Принц был чересчур разумен, чтобы не видеть, насколько все это было заранее задумано, и как теперь ему навязывали эту девицу. Саразен ему во всем признался, тем не менее, ни в какой манере не обмолвившись обо мне. Кроме того, вовсе не об этом шла речь, но лишь о том, чтобы поведать его мэтру, каково было намерение Кардинала.