— Держись рядом, браты! — заорал он, не щадя больного горла.

Сверху бежала подмога, старики да дети. Ворон злился. Все получалось не так, как он задумывал. Что делать, настоящих воев мало, кореванов лесных вовсе нет, а обученные поселяне… они и есть поселяне. Что ж, ему отдуваться.

И он отдувался. Рубился за семерых, сея вокруг себя смерть, не давая зайти сзади, сбирая воев своих спина к спине.

— Секи их, браты! Дави измену подлую! — кричал сотник Кроновой дружины, подзадоривал. — Нет предателям жизни на земле нашей! Секи!!!

Но его понукания не были уже никому нужны. Каждый бился сам за себя — опусти меч на миг, ссекут голову, одну-единственную. В раж и пыл боевой вошли обе стороны.

Подмога ненадолго отвлекла дружинников, два десятка выбежали наперерез, порубили половину, сами поредели. В сечу влилось совсем мало дедов да подростков, но и им честь да хвала, хоть немного на себя отвлекли сил, да все ж отвлекли, дали воздуха глоток глотнуть.

Дали Ворону отскочить в сторону, оглядеться, своих собрать да перун громовый из сумы выдернуть. Искру высек с третьего раза, руки дрожали — швырнул в самую гущу Кроновой рати.

— Ложись, браты!

Первым упал наземь.

Взрыв был глухим, вязким — как в воде разорвалось. Полетели повсюду куски плоти сырой, теплой, брызнуло кровью, ударило в носы гарью да вонью горючей.

Взвился над головами валун нежданный, обрушился в цель прямехонько, давя пришлецов незванных. Камнеметалка заработала. Ворон оглянулся — внизу тряс руками и орал что-то радостно Овил. Там готовились еще метнуть… развернули все же! негодяи! Ворон заскрипел зубами, застонал. Он видел, как идут к берегу все три струга — это был их конец. Развернули! Да какой толк здесь от валунов!

И верно, следующие два огромных камня не унесли ни одной жизни — теперь их ждали, видели и разбегались. Человек не струг, это тому нелегко прыгнуть в сторону, отскочить… Эх, Овил, Овил! Но бежать вниз поздно, надо с этими кончать!

Ворон вытащил еще перун, швырнул в ворогов — и снова ударило в уши, заложило их, снова вопли и стоны разорвали небеса темнеющие. Только трудно было настоящих воинов напугать, остановить… редела рать Кронова, уже не больше восьми десятков осталось живых, непобитых. Но сдаваться да бежать и не думала, затаилась лишь ненадолго пред новым столкновением.

— Ну что ж, — Ворон оглядел ближних воев, семнадцать мечей насчитал, — не посрамим имени своего! Вперед!

На этот раз они врезались в строй дружины княжьей клином, разрубая выставленные копья, выбивая передних дротиками. Пусть мало их, главное, не давать вражьей силе опомниться… Ударили крепко. Но и стояли Кроновы русы крепко. Сила на силу нашла. Сила малая, но готовая к смерти, на силу большую, не ожидавшую эдакого отпора.

Лютая пошла сеча, будто и впрямь не люди живые, боль чуящие схлестнулись в кровавом поединке, но боги и титаны. Никогда еще прежде Ворон не ощущал в себе столько мощи, столько жажды горячей выстоять, выжить, победить — и впрямь вторая молодость пришла, пуще первой. На этот раз их взяли в кольцо, обежали. Вот это и стало настоящим мешком смертным.

— Спина к спине, браты! Себя береги! — хрипел он. — Правда наша!

— Руби измену!!! — неслось отовсюду.

— Бей гадов!

— Смерть предателям! Смерть изгоям!!! Но больше было ругани, стонов, хрипов, воплей и лязга железа. Не помнил Ворон такой сечи, хотя во многих побывал, лишь раз ему удалось вспрыгнуть на валун уродливый, поросший мхом, оглядеться. Струги подходили к самому берегу, не больше трех сотен шагов отделяли их от прибрежной полосы. Внизу суетились метальщики, поспешно разворачивали камнеметы… только поздно, поздно уже! Суетился Овил. Старика в меховой шапке видно не было.

А чуть дальше в море виднелись багряные паруса еще двух стругов. У Ворона сердце похолодело — значит, не всех с первого раза досчитали, значит, погоня больше была, просто разошлась по побережью. Это конец! Еще две сотни. Да три на ближних стругах! Это конец! Это сама Смерть-Мара идет с серого смертного моря! И нет от нее исхода!

Он повернул голову к дальним склонам.

Оттуда пша Жизнь.

Тысячи за полторы шагов видны были вой, спешившие из долин горних им на помощь: вой, бабы, девки, раненные — несколько десятков, может, побольше сотни — шла помощь, шло подкрепление, бежало, не жалея ног, зная, что погибают свои, каждую минуту погибают, зная, что нельзя медлить! Значит, поспели посыльные.

— Браты, подмога!!! — закричал Ворон. Горло отпустило и крик его прогремел громко, твердо.

Даже Кроновы вой обернули головы, смолкли на миг. Для кого подмога, а для них — лишние хлопоты, и так руки мечей не держат, каждый удар выверять приходится, силы рассчитывать. Сейчас бы передышку малую!

— Бей их! Не давай опомниться! — ревел Ворон. — Это они измена! Они предатели! Вперед, браты!

А куда вперед? В кольце нет ни переда, ни зада. Кольцо, оно и есть кольцо, мешок гиблый. Но с новой силой и ярью загорелась сеча. Надежда придавала мощи и крепи. Только неслись сипы, стоны, рык отовсюду. Только лилась на землю дивного и тихого допрежь Скрытая горячая кровь русов.

Скил кошкой вскарабкался на самый верх мачты. Замер.

— Ну что там?

Своим глазам Жив не доверял. Обошли вокруг всего острова — на всякий случай, ежели и прибило куда-то струги Ярины, так сюда, а нет, придется в открытое море идти. И вдруг точки какие-то черные — мурашки в глазах. Яриных струга два… А точек три почему-то. Ничего не понять.

Скил не отзывался, все всматривался. Уже выполз изнутри брат Дон, попробовал подняться на ноги, зашатался, но устоял, превозмог себя.

— Чего ждем? Что случилось?! — поинтересовался мрачно.

Скил молчал. Вглядывался.

— Надо в море идти, — проворчал Дон. — Мне в море легче. И Яра твоя там, не иначе.

Где была любимая, лада, одни боги ведали. И потому Жив не ответил. Дождался, пока спустится Скил.

— Три паруса, три струга, — доложил тот, больше ничего различить не могу, обломки какие-то, мало ли что волной прибьет. Берег плохо видно, далеко мы…

Скил отошел от ран и ушибов, воспрял телом. Но дух его был мрачен, подобно мрачному серому зимнему морю. Скил скучал по оставленной вдовушке и не понимал нерешительности княжича: не хочешь драться за место под солнцем, нечего было других баломутить, с места срывать.

Жив размышлял недолго.

— Передать на второй струг — идем к берегу, быть наготове! — приказал он. — А ты, брат, — кивнул он Дону, — иди вниз, мало ли что!

Дон усмехнулся, привалился к мачте. И крикнул сотнику, помогавшему ему выбраться наверх:

— Вот что, друже, тащи-ка сюда мечи мои и доспех… да еще корчагу с медом не забудь!

— Безумец, — растерянно прошептал Жив. Он был словно в тумане, рассудок заставлял его принимать решения, не противоречащие смыслу, но сердце, душа, мысли — все было далеко-далеко отсюда, там, с Ярой. Нет, не для того он выручил ее из темницы, назвал женою своей, чтобы потерять вот так, глупо и нелепо.

Струги развернулись. Пошли к Скрытню. Благо ветра полнили тугие паруса и гребцы могли передохнуть — кто знал, что их ждет. Каждый сидел, проверял свое оружие, крепил ремни — ежели бой, один незатянутый слабый ремешок может жизни стоить. Кто не знал этого, тем подсказывали сторукие-сотники, хотя и были без сотен своих, дай Бог, каждому по пять-шесть воев доставалось, да и те или княжичи темничные, или стражи беглые с во-ями опальными. Хотт знал цену и тем и другим, потому больше полагался на себя, наводил лезвие меча, напевал под нос что-то.

— Для погони маловато их, — вслух рассуждал Дон, — непонятно, три струта против пяти, да считай островных еще, только на верную смерть можно посылать. Нет, то не княжья погоня. Скорей, два струга наших, беглых, а один еще прибился, может, кто под шумок сам бежал в вольницу Скрытненс-кую!

Рассуждал Дон толково. Но Жив его не слушал.

А когда подошли ближе, понял — не беглые то струги, большие. Значит, все-таки погоня, ибо у иных таких стругов быть не может, княжьи, Кроновы, отцовы! И снова припомнилось, гвоздем в сердце, ножом: «Ты верный… ты не предашь!»