Он давно уже стоял в сарае совсем готовый. И чёрные смолёные бока отсвечивали подобно железным, когда я приходил его навестить. Я разговаривал с кораблём и гладил его дубовое тело. Он слушал меня и молча запоминал мои речи. Или глухо гудел, если я хлопал его ладонью. Когда вокруг будет реветь бездонное море, придёт его черёд показать, любит он меня или нет…

Мы осторожно вынули боковые подпорки и повели корабль из сарая, перекладывая катки. Тут стало ясно, что наш Кари не зря хвастался ремеслом. Корабль шёл легко, не заваливаясь ни вправо, ни влево. Нас было не более тридцати человек, но мы без особой натуги притащили его на берег. Последнее усилие, и под дружный крик всех смотревших изогнутый форштевень впервые соприкоснулся с водой… Корабль вошёл в неё так, что любой мог понять: берег служил ему лишь временным пристанищем, а теперь он попал домой. Раскачиваясь, он кланялся морю и приветствовал его. И дух захватывало от его красоты. И я сказал:

Ибо я назвал его Слейпнир, что значит – быстро скользящий. Слейпниром зовут люди серого коня о восьми чудесных ногах, на котором одноглазый Один торопится к полям битв…

Я не очень думал, что говорил, песнь складывалась сама. Может быть, кто-то пожелает запомнить её, а нет, так и не надо, я сложу другую, получше. Мне казалось, я вправду попробовал мёда и скоро стану могучим скальдом вроде Браги Старого, которого Боги угощают за своим столом…

И не удивился бы таким речам и думам тот, кто смотрел на мой корабль вместе со мной!

Хёгни ярл, мой приёмный отец, часто гостил в этом фиорде, у Гуннара бонда сына Сиггейра. Гуннару это нравилось, потому что Хёгни был щедр. И никакой враг не отважился бы напасть на двор, где вставали на якоря его корабли. Вот и в эту весну, едва мы начали собираться в море, Гуннар начал просить нас приехать опять. Однако теперь он усердно ходил не только за Хёгни, но и за мной.

Ярл благодарил хозяина и обещал не забывать, но мне что-то подсказывало: больше он сюда не вернётся. Должно быть, он сильно состарился. Ведь и я уже не был тем малышом, которого мой отец когда-то посадил ему на колени. Я сделался викингом и мужчиной, и скоро меня назовут конунгом Островов…

Наверное, Хёгни решил бросить походы и осесть в Хьялтланде, на берегу. Иногда мне приходило на ум: а ведь тогда его воины навряд ли будут нужны ему, как теперь. Кари-Поединщик и все эти люди, среди которых я вырос… Захотят ли они тоже назвать меня конунгом? Или выберут кого-нибудь между собой и уйдут? Пожалуй, они поступят так, как им посоветует ярл. У меня чесался язык спросить его, но я молчал. Это было бы недостойно.

В тот раз Хёгни надумал забрать у Гуннара свою внучку и взять её с собой. Надеялся, верно, её образумить. Ведь Торгрим не был его человеком и неизвестно, сядет ли он с нами на вёсла. Может быть, он останется по эту сторону моря, и, глядишь, будет всё-таки выпито пиво на моей свадьбе с дочерью Хальвдана сына Хёгни…

Торгрим подошёл ко мне и спросил, не найдётся ли для него местечка на моём корабле.

Я знал, что раздосадованный Хёгни выбранит меня за глупость, ведь я брал человека, на которого заглядывалась моя Асгерд, и это вместо того, чтобы вызвать его на хольмганг… Я сказал:

– Ты будешь грести тем же веслом, что и я.

Ибо Вига-Торгрим стоил десяти девчонок, и каждая вдвое краше ярловой внучки!

Но я не мог перестать думать о ней, я ведь любил её. В последний вечер я долго бродил по берегу один. На деревьях готовы были лопаться почки, я прикасался ладонью к шершавым влажным стволам и слышал движение и шум глубоко под корой. Пахло так, как никогда не пахнет ни осенью, ни зимой, – талой водой и прошлогодними листьями… и ещё чем-то, от чего ныло в груди.

Ноги принесли меня к месту, которое мы с Асгерд ещё недавно называли своим. Там росла кривая сосна, на корявом стволе хватало места как раз для двоих. Оттуда был далеко виден фиорд. Почти до самого моря. В прежние годы Асгерд всегда приходила сюда помахать мне рукой. И я долго видел её светлое платье среди зелени и тёмных береговых скал. Теперь, пожалуй, незачем было бы смотреть, даже если бы Асгерд осталась.

Сумерки уже сгущались, но я разглядел сидевшего на сосне человека, и сердце подпрыгнуло. Человек пошевелился и кашлянул. Это был Торгрим.

Я прирос к камням, на которых стоял… Торгрим смотрел на тропинку с Гуннарова двора, и было ясно, что не меня он здесь поджидал.

Он никогда не пришёл бы сюда, если бы знал. Наверняка это Асгерд показала ему нашу сосну. И конечно, не стала рассказывать, как сидела здесь со мной.

Сердце билось толчками, глухо и тяжело. Торгрим был хорошим охотником. Но я обошёл его так, что он не услышал. И зашагал домой напрямик.

Я до сих пор не знаю, что, собственно, я собирался сделать или сказать… Я как раз застал мою Асгерд, когда она расчесала волосы костяным гребнем и прилаживала на лоб повязку, затканную серебром. Эту повязку я привёз ей из Валланда.

Я встал против неё и стал на неё смотреть, и гребень замер у неё в руке. А рабыни, хлопотавшие у очага, переглянулись и выскочили за дверь. Я сказал:

– Сядь-ка со мной, Асгерд. Я хочу, чтобы ты села со мной, как ты это делала раньше.

Она села. Было похоже, она наконец-то меня испугалась. Я взял её руку и сказал:

– Когда Торгрим поступает как я, ему навряд ли кажется, будто он взял в руки лягушку.

Асгерд выдернула руку и отскочила прочь:

– Тебе-то что до этого, Эйрик сын Эгиля!

Я ответил:

– А то, что я тебя чаще вижу с ним, чем одну, и мне это мало нравится. Я ведь и сейчас знаю, куда ты собралась.

Асгерд не раздумывала долго:

– Торгрим скорее срубил бы мне голову, но не стал бегать за мной, как это делаешь ты.

Тогда я поднялся и пошёл прочь, потому что мне больше нечего было сказать моей Асгерд дочери Хальвдана сына Хёгни. Я не ощущал даже боли, только пустоту, как после голода зимой. Моя Сигюн не пожелала держать надо мной чашу, и я не видел особенной разницы, куда идти.

Я пошёл к кораблю… Если есть на свете что-то надёжное, так это корабль. Его прочная палуба не подведёт, не выскочит предательски из-под ног. Я взошёл по еловым мосткам, и тяжёлая лодья чуть вздрогнула, узнав мои шаги.

– Это я, – сказал я кораблю.

Я сел на своё место и стал смотреть на звёзды за бортом. Добрые жёны перевелись. Такие, какой моя мать была для отца. Недаром он не смотрел на других. И потому был всегда так удачлив в походах, ведь она любила его и ждала!

А злую жену и брать незачем… Ведь не только от невесты можно дождаться, чтобы ей приглянулся другой.

Потом я подумал о завтрашнем дне и порадовался ему. Завтра будут поставлены паруса, и мы с Торгримом пойдём на одном корабле, Асгерд же – на другом. И так будет каждый день до вечера, а когда мы минуем шхеры и начнётся открытое море – подряд несколько дней.

А потом я приеду в Хьялтланд и обниму свою мать. И она обнимет меня так же крепко, как я её, потому что у матери есть только те сыновья, которых она сама родила. И ей нету нужды смотреть в дверь, ожидая, не шагнёт ли к очагу ещё кто-нибудь, как Торгрим, из ниоткуда, из ночной мглы.

Ветер почти всегда дует над океаном…

Можно поставить парус, когда он тянет в борт или в корму. И если нет бури, сидеть почти без дела, пока кормщик не повернёт правило. Но если ветер стихает или становится встречным – тут уж не заскучаешь. Тут уж приходится грести и грести, сменяя друг друга на вёслах! Оттого у нас даже зимой не сходили с ладоней мозоли, твёрдые, точно край дубовой доски. И тяжелы на мечах были руки, привыкшие к тяжести вёсел.