Дьявол не двигался. Со страхом и омерзением, я снова посмотрел на него.

– Вы убили его.

Дьявол злорадно хрюкнул.

– Напротив, я думаю, что дал старому дураку что-то вроде новой жизни. Все равно он был почти мертвым. Его сердце протянуло бы не на много дольше, особенно после того, как вы вытащили его на тот снег.

Я замолчал, с тревогой покусывая губу. Если дьявол смог распороть отца Энтона, он, без сомнения, сможет сделать что-нибудь такое же отвратительное и со мной. Я кинул взгляд на черное распятие на стене, подумав: правда ли все это, что показывают в фильмах о вампирах? Действительно ли возможно защититься от демонов и привидений Святым Крестом?

Сделав шаг в сторону от липких остатков отца Энтона, я дотянулся до висевшего над комодом распятия и сдернул его. Затем, сунув его прямо в лицо дьяволу, я закричал так смело, как только мог:

– Я изгоняю тебя! Во имя Господа, я изгоняю тебя!

Сильным ударом старый священник выбил из моей руки распятие. Он издал шипящие рычание и снова двинулся ко мне; глаза его были такими же темными и жестокими, как у аллигатора.

Откинув руку назад, я треснул ему по лицу подсвечником. Голова его дернулась в сторону; основание подсвечника оставило на щеке рубец, но никакой крови не было, потому что сердце отца Энтона больше не качало кровь, а его захваченный дьяволом кадавр просто вздрогнул и снова шагнул вперед.

– Ваша ожесточенность забавляет меня, – прошептал он. – Теперь смотрите, смогу ли я позабавить вас.

Я медленно двигался назад, зная, что ни за что не сумею достигнуть двери вовремя. Я не сводил глаз с серого, со шрамом, лица отца Энтона и начал жалеть о том, что когда-то я увидел этот проклятый танк и мечтал его открыть.

– Видите, какая досада, – произнес отец Энтон. – Вы так сильно могли бы мне помочь. Но я пережил столько веков лишь потому, что защищал себя от нравственных и моральных; и боюсь, что мне придется поступить с вами так же, как я поступил со многими другими.

У меня оставался лишь один маневр: я залез в карман своей ночной рубашки и вытащил колечко из волос, которое дала мне Элоиз, – колечко, которое, как предполагалось, должно было доказать, что я выплатил уже свой взнос иерархии ада.

Наступила тишина, словно перед грозой. Отец Энтон поднял глаза и с нескрываемой злобой пристально смотрел на кольцо. На мгновение я подумал, что он собирается поступить с ним так же, как только что поступил с распятием. Но затем снова выстрельнул раздвоенный язык, и демон, глядя на меня жестоким, ядовитым взглядом, – который приводил меня в такое нервозное состояние, что я едва ли мог говорить, – осторожно отошел в сторону.

– Хорошо, – проговорил отец Энтон, продолжая пожирать глазами колечко волос, – я вижу, что вы менее наивный, чем я думал. Вы не колдун и не некромант, а тем не менее носите с собой прядь первенца. Слушайте, интересно, как вы его достали?

– Это не ваше дело. Только не подходите.

Отец Энтон порывистым движением поднял руки в жесте примирения.

– Нам нет нужды ссориться, monsieur. Нет нужды драться. К тому же, вы должны помнить, что можете только однажды защитить себя этим кольцом; следовательно, чтобы защититься еще раз вы должны будете жертвовать Молоху какого-нибудь очередного первенца. Завтра поднимется солнце и снова сядет, и вся сила, которую вы имеете в этом кольце, умрет вместе с закатом.

– Меня это не интересует. К тому времени я засажу тебя под замок.

Отец Энтон снова откинул свою голову назад и захохотал. Затем, без всякого предупреждения, дверь с грохотом распахнулась и снова захлопнулась; окна вылетели, и пронесся град осколков разбитого стекла. Под вой возникшего в комнате урагана с кровати слетело постельное белье, с треском и глухими ударами по всей комнате попадала мебель.

Самым ужасным было то, что подобным же образом было опрокинуто и тело отца Энтона; руки его бешено вращались во всех направлениях; затем с пронзительным свистом пронесся стремительный порыв ветра, и тело было брошено в зеркало трюмо, острые осколки которого разбили лицо, как яичную скорлупу.

Шум стих. Я опустил руку, закрывавшую мои глаза. В комнате стало очень темно, хотя через развевавшиеся шторы струился неверный, серый свет, отражавшийся от снега, лежавшего на улице. Сквозь разбитые окна в комнату проникал ужасный холод.

В дальнем углу, на дубовой стойке кровати отца Энтона, сидело что-то маленькое и темное. Я не очень хорошо мог различить это существо, но видел рудиментарные рога и глаза, косые, как будто козлиные. Оно пошевелилось на своем насесте с сухим, кожаным звуком.

– Monsieur, – раздался шепот.

– Что это? – спросил я, похолодев.

– Я должен вас предупредить, monsieur, чтобы вы больше не мешали. В следующий раз у вас не будет защиты.

– Следующего раза не будет, – заверил я.

– Monsieur, – сказал дьявол. – Я найду своих братьев – с вашей помощью или без нее. Но, если вы хоть немного понимаете свою выгоду, вы будете делать все, что можете, чтобы помочь мне.

– А что Мадлен?

– И она тоже.

– Об этом не может быть и речи.

Демон зашуршал, словно бумажный, и в этом звуке мне почудилось что-то древнее, как сам Ад.

– Я заключу с вами сделку, – прошептал он. – Если вы, вы и Мадлен, поможете мне отыскать моих собратьев, я воскрешу этого дурака к жизни.

– Это безумие.

Дьявол засмеялся.

– Безумие – это человеческое слово, которое почти всегда описывает деятельность дьяволов. Да, в каком-то смысле, – это безумие. Но Адрамелек может сделать это.

– А как насчет тебя? Ты можешь это сделать?

– Это вне моих сил.

Я снова взвесил на руке подсвечник, подумав, что бы он смог сделать, если бы позволил мне пересечь комнату и смести его с этого насеста.

– Я думал, что только Бог может дать этот дар – жизнь, – произнес я вслух.

Дьявол пошевелил своими невидимыми лапами.

– Жизнь – это не дар. Это проклятие. Адрамелек вполне способен налагать такое проклятие.

Во рту у меня все пересохло.

– Как я могу тебе верить? Как я могу доверять тебе?

Последовала секундная пауза. От дуновений зимнего ветра то поднимались, то опускались портьеры; над подоконником кружились снежинки. Дьявол пошевелился и произнес своим гортанным, бесполым голосом:

– Но вы, конечно же, не сомневаетесь в том, что я могу сделать?

Я осторожно продвигался по мятому ковру, пытаясь как можно ближе подобраться к нему.

– Я сомневаюсь в том, что ты существуешь, – сказал я. – Я сомневаюсь, что ты не просто мой ночной кошмар.

Дьявол загоготал.

– Тогда смотрите, – сказал он. – Просто смотрите.

Наступила тишина. Как крылья какой-то ужасной твари, поднимались и опускались тени портьер. Затем дом пронзил высокий, ужасный вопль; я услышал звуки падающей мебели и разбивающегося стекла. Кто-то плакал и стонал, как животное в агонии. Я развернулся. Снова с грохотом распахнулась дверь. Из коридора подул легкий, завывающий ветерок, и затем послышались чьи-то спотыкающиеся шаги: кто-то, стеная от боли, двигался в нашу сторону.

Раздался треск электрического разряда, и вся комната наполнилась ослепительным голубым светом. Потом снова стало темно. Внезапно, звук оглушительного удара сдавил мои перепонки и почти отбросил меня назад. Затем сверкнула еще одна ужасная вспышка, даже еще более яркая, чем первая, и в распахнутой настежь двери, с поднятыми в отчаянии руками, лицом, белым в свете адской молнии, появилась Антуанетта. Ночная рубашка старой женщины промокла от потоков крови, все ее тело, – ее руки и ноги, живот и лицо, – было утыкано, как у дикобраза, ножами, вилками, ножницами и шампурами. Это выглядело так, словно каждый острый предмет, находившийся в доме, вылетел из своего ящика и воткнулся в нее.

Голос ее был почти поглощен очередным ударом.

– Спасите меня, отец Энтон, – простонала она и, под звон ручек ножей и ножниц, рухнула на колени.