Тут мои размышления прервал стук в дверь, и я невольно содрогнулась, представив, как Олег, словно дикий зверь, царапает пол когтями и рычит, готовясь напасть на меня. Но потом меня разобрал смех. Я открыла дверь, непристойно хихикая, и увидела кроткого как овечка Олега. Он уже протрезвел и находился в жалком и мятом состоянии.

Мы отправились на прогулку по Барселоне и наткнулись на прелестный магазин испанских традиционных костюмов. Я тут же загорелась, увидев черную кружевную шаль, усыпанную блестками, расписной веер и заколку в виде классического испанского гребня, сверкающую фальшивыми камнями. Олег уверял меня, что это слишком дорого: "Лучше купить тебе новое платье. Ну зачем тебе шаль и гребень?

Ну что ты будешь с ними делать?" Но я настояла на своем. После приобретения этих испанских сувениров я захотела купить трусики из секс-шопа. Но тут уперся Олег:

"Извини, дорогая. Я не буду дарить тебе эту деталь туалета". Бедняга, он, наверное, представил себе, как я надеваю пикантные трусики на свидание с любимым мужчиной.

Мы зашли в маленький студенческий кабачок в старом квартале Барселоны, где за дощатыми исцарапанными столами молодые люди пили вино и ели охотничьи сосиски. Я напилась до такого состояния, когда сосед по столику становится врагом. Мы с Олегом поссорились, я дала ему пощечину и выскочила на улицу. Помню, как звонко стучали мои каблуки по мостовой. Я забежала в какое-то кафе и остановилась в растерянности. Здесь были только мужчины с раскрашенными лицами и в обтягивающих попки штанах. Они недоуменно уставились на меня. Я заказала водки и выпила ее медленными глотками. Затем воткнула в волосы гребень, обмотала голову черной шалью и стала медленно обмахиваться веером. Я произвела фурор. Вид у меня был законченной идиотки. Впрочем, у посетителей кафе не лучше. Я расплатилась и, пошатываясь, вышла на улицу. Лил дождь, и я а до нитки. Я вспомнила старую сказку, как в дверь королевства постучалась девушка, совершенно мокрая, вода бежала с ее волос и платья, и все-таки она уверяла, что она настоящая принцесса!

Стемнело. У меня стучали зубы от холода. Я долго блуждала в порту в поисках своего корабля. Когда я наконец нашла его и добралась до своей каюты, на мне не осталось ни одной сухой вещи. Даже трусы были мокрыми. Я разделась, легла в постель и уснула мгновенным сном усталого, хорошо поработавшего человека. Ночью я внезапно пробудилась от странных звуков. Кричала женщина, захлебывалась счастливым криком. Более низким голосом стонал мужчина, почти рычал. Стены между каютами картонные, я слышала даже, как ходила ходуном кровать, поскрипывая от ритмичных толчков. Я слушала эту музыку любви, испытывая острую зависть. Корабль качало, на море был шторм, ночь казалась долгой и беспросветной, и я заплакала сладкими, светлыми, облегчающими душу слезами, как будто выплакивала все свои ошибки и грехи, очищая сердце. 12 октября. Приплыли к острову Родос. Утром видела двух мужчин, мучимых похмельем. Они стояли, наклонившись над бортом, сплевывали в воду и спорили, в какой стране они сейчас находятся и в какое море плюют – в Эгейское или Средиземное.

Пьянство на корабле достигло критической точки. Люди потеряли представление о времени, алкоголь исказил реалии и закрутил все дни, страны, города в одну пеструю карусель. В этом есть какой-то гибельный шарм, полный упадок сил и Духа имеет свое обаяние. Я сама поддалась общему стремлению к падению в пропасть. Мои собутыльники – развеселая компания телевизионных операторов, здоровых, привлекательных, легкомысленных мужчин. Они меня дивно забавляют. Оператор телевидения – это не профессия, это особый склад характера, особая порода. Эти люди столько видели в жизни трагических и смешных ситуаций (причем наблюдали Их через призму камеры), что их трудно чем-либо удивить, и это придает их суждениям здоровый цинизм, шокирующий людей, далеких от мира экрана. Вместе с тем они хорошие товарищи и тайные романтики, ибо нельзя воспринимать этот мир как красочный спектакль, разыгрываемый перед камерой, без внутренней жажды красивого.

Наша компания благодушно спивается. Вечером я целуюсь с кем-нибудь из своих новых приятелей, а утром уже не могу вспомнить с кем.

Эта вакхическая путаница имен, поцелуев, взглядов чарует меня своей невинностью. Иногда кто-нибудь провожает меня в два часа ночи до двери каюты и с силой сжимает мои хрупкие плечи, я барахтаюсь в чужих руках, безупречно исполняю сцену наигранной ярости и захлопываю дверь перед носом провожатого. Посреди этого веселья меня холодит ревнивый, мрачный взгляд Олега, который не осмеливается подойти ко мне, но следит за мной издалека.

Сегодня Олег выгуливал меня на Родосе. Мы шатались по старому городу, пили коктейль "Том Коллинз", толкались в маленьких лавчонках, глазели на витрины ювелирных магазинов, где на черном бархате блистали ожерелья, достойные пещеры Аладдина, и переливались холодными лучами камни, вправленные в браслеты и кольца. Недоступная мне роскошь. На узкой улочке, где могут разойтись только два человека, мы нашли маленький ресторан с мраморными статуями греческих богов.

Потолком ему служило сумеречное небо с ранними звездами. Мы ели огромного лобстера, наслаждаясь его солоноватой морской сладостью и запивая этот вкус легким белым вином. Размягченная теплыми сумерками, пахнущими морем, я вдруг сказала:

– А знаешь, ведь все это можно описать.

– Что именно? – недоуменно спросил Олег.

– Море, плывущий корабль, женщины с золотой от солнца кожей, коктейли в неурочный час, ссоры, ревность, лобстеры и улитки в соусе, странные разговоры, праздность. Все происходящее выглядит как череда сцен из романа, последняя страница будет прочитана в Стамбуле.

– И наши отношения ты бы использовала в качестве основной интриги?

– Конечно, – сказала я убежденно. – Ведь все на свете – только подручный материал для писателя, глина, из которой он лепит свои творения.

Мы вымыли руки в большой чаше с плавающими лимонами, разрезанными пополам. Нас ожидала только что спустившаяся ночь, и мы пошли ей навстречу. Улицы обезлюдели, на небе высыпали тысячи звезд. Мы бродили по пустынным улицам до полуночи и отыскали православную церковь, находящуюся на реставрации. На ней лежала печать поэзии и мощи. Меня не остановила табличка "Стоп", и я потащила покорного Олега в церковь. Мы поднимались вверх по лесам, каким-то чудом находя дорогу в полной темноте, инстинктом угадывая опасные провалы. Я добралась до самого верха, до полуразрушенного купола. Небо было совсем близко.

Я стояла, задыхаясь от счастья, глядя на золотые слезы звезд. Стояла глубокая тишина, лишь ветер тихонько нашептывал старые песни. Отсюда были видны крыши домов, блестящие в серебряном свете луны.

– Как же мы будем спускаться? – вдруг спросил Олег. Этот вопрос отрезвил меня, и я почувствовала острый страх. Под нами была черная пустота, деревянный пол поскрипывал при каждом движении. Алкоголь, придававший мне храбрости и капельку сумасшествия, утратил свое влияние.

– Я никуда не пойду, – захныкала я. – Давай останемся здесь и подождем рассвета. Мне страшно.

– Глупости, – отрезал Олег. – Смогли подняться, сможем и спуститься.

Он взял меня за руку и потащил к шаткой лестнице. Я спускалась, чувствуя пропасть под ногами и скуля от страха. Между пролетами не было соединений, лестница крепилась кусками кое-как. По-видимому, восстановительные работы только начались. Когда нам приходилось прыгать с одной опоры на другую, я удивлялась, как это мы не свернули себе шеи при подъеме наверх, и шептала импровизированные молитвы. У меня дрожали ноги и руки и заплетался язык, когда мы наконец очутились на твердой земле. Мы сели отдыхать на камни паперти и закурили, созерцая уснувший город. Через несколько минут ситуация Уже показалась нам смешной, и мы расхохотались, как Двое сорванцов, совершивших удачную вылазку за яблоками в соседский сад. Олег показался мне ужасно милым, и я послала ему самую теплую улыбку. Ведь скоро, очень скоро мы расстанемся. 17 октября. Стамбул остался в моей памяти дурным сном. Толкотня восточных улиц, скопление человеческих ульев, декоративная торжественность мечетей, запахи гниющей рыбы в порту, пестрота типов и костюмов – все это приобрело мрачный колорит из-за страданий Олега. Слишком много в Нем накопилось горечи, его большая мечта рухнула. Страсть смяла его, исковеркала и выпотрошила, оставив одну оболочку. Он несчастен по моей вине, и я не могу это не осознавать. Его печаль – прилипчивый недуг, и я заражена этой постылой тоской. Я волоку за собой гремящие оковы совести, и так уж устроен человек, что тот, кому он причиняет зло, вызывает у него двойную неприязнь.