Японцы начали писать очень маленькими буквами, чтобы было без лупы не прочитать. Тогда американцы стали оговаривать размер букв.
Однажды пригласили на банкет в честь дня медработника, который проводили на курсирующем по Неве кораблике. Встретил там Жорика
Баланкова. Он работал урологом и в связи с этим часто массировал людям предстательную железу. Иногда поднимал вверх свой указательный палец и говорил: "Это золотой палец! Человек с него уже не слезет!"
Благосостояние его строилось главным образом на половых инфекциях и простатите. У него были придуманы какие-то очень сложные многоступенчатые схемы. Борисков подтрунивал: вон, американцы лечат чуть ли не одной таблеткой на прием. И зачем вообще давить железу, никакая железа не любит, когда ее давят. Жорик на это обижался: "ты не понимаешь, это не подход, человека надо лечить долго, чтобы он запомнил, ходил, оставил максимально денег". Борисков как терапевт, имевший дело после таких курсов лечения с чудовищными поносами, дисбактериозами и еще с лекарственными повреждениями печени, только качал головой.
Баланков с Аракеляном чуть ли не с института находились в негласной жесткой конкуренции и соревновании, но не по карьере, а по принципу кто больше заработает и кто из них круче. Аракелян тогда тоже был на кораблике. Пошел с бокалом вина и какой-то женщиной на верхнюю палубу подышать. Жорик посмотрел ему вслед, сказал:
– Я по юности почему-то считал, что гинекологом должна быть только женщина, а мужским урологом – мужчина. Хотя бы из тех соображений чтобы людей не стеснять и не смущать. Говорят, на Западе иногда при осмотре не раздевают, даже слушают сквозь одежду – там много выходцев из стран Востока, где смотреть женщину голой нельзя.
Возможно, я был не прав. В жизни оказалось, что многих пациентов это вовсе не смущает, а вовсе даже наоборот. Меня как-то в Турции в бане мыл мужик-банщик специальной жесткой рукавицей и горячим мыльным пузырем, пятки тер аж до боли. Там у них для туристов был устроен целый помывочный конвейер. Вымыл он меня, конечно, здорово, хотя я бы предпочел, чтоб меня мыла женщина. И подольше. И притом голая.
Хотя тут я не прав: работа в бане, надо сказать, физически довольно тяжелая, и действительно мужская.
Кстати, на том кораблике из старых профессоров было разве что один-два человека, да и те спали. Стариков-преподавателей за последние годы вычистили прилично. Борисков помнил, как клинические ординаторы в своем углу долго пререкались и разыгрывали, кому идти смотреть больного с очень старым профессором-консультантом, которому было уже за восемьдесят. Он приходил в клинику раза два в неделю и смотрел одного-двух больных. Никто идти не хотел, потому что осмотр вечно затягивался, ничего другое было не успеть. Однажды приложив трубку стетоскопа к груди больного, он спросил: "Але?" Молодежь потом в ординаторской ухохатывалась. Как-то незаметно он исчез.
Естественная смена поколений. Шло медленное и неуклонное выдавливание стариков. Но профессор Самсыгин все равно и тому был рад, что хоть сколько-то держат: "Слава Богу, дают работать, не гонят!" А как же без работы! Ведь привык: Ученый совет, диссертационный совет, лекции. Опять же какая-никакая копеечка капает. В конце каждой его лекции обычно выходил представитель какой-нибудь фармацевтической фирмы, рассказывал о своих препаратах, раздавал врачам листовки.
Говорил он всегда хорошо, однако на этот раз заключительное слово его затянулось, на лицах присутствующих было видно тоску: занудел, старик, ушел уже не в те степи. Самсыгин и сам это и видел, и все понимал, но остановиться никак не мог. Наконец, Самсыгин закончил.
Просто взял себя в руки и остановился: вдохнул воздух и замолчал.
Спросил только: "Есть вопросы?" Других профессоров на этот раз не было и в целом все прошло все спокойно. А прошлый разбор закончили чуть ли не в два часа. Профессор Хрусталев, тряся седой бородой, что-то там чуть не с пеной у рта долго доказывал Самсыгину и заведующему кафедрой Терещенко. Профессора как обычно схлестнулись, снова оказалось сразу несколько мнений, в ход пошли цитаты. Единой точки зрения, как это часто бывает в медицине, не было. Одни профессора говорили, что такое разнообразие версий сбивает с толку и совершенно недопустимо, что все кафедры должны иметь единую точку зрения, которую нужно выработать голосованием и соглашением, то есть консенсусом. Другие, напротив, утверждали, что единой точки зрения иметь вовсе и не должно, и уж кто как думает, тот пусть так и говорит, а истина она постепенно сама себя покажет. Ведь один, который голосует против всех, вполне может быть и прав. История показала, что большинство далеко не всегда право, хотя это и есть демократия. Хрусталев говорил: "Думать вообще не нужно – все уже придумано за нас, существует международный консенсус!" – Самсыгин же на это отвечал: "Известно, что консенсус вообще к науке никакого отношения не имеет! Консенсус принимается там, где не хватает объективных доказательств, это есть временное компромиссное соглашение, низшая степень доказательной медицины… По доказанным фактам никогда никакого консенсуса не принимают, например не может быть никакого консенсуса по расстоянию от Москвы до Петербурга, поскольку оно совершенно точно известно". Дискуссия тогда разгорелась не на шутку, но потом также быстро и была свернута.
Молодой заведующий кафедрой встал и тут же все затушил. Все разошлись довольные друг другом – показали свою эрудицию. Это выглядело так, как если бы петух прошел к кормушке и по дороге клюнул наиболее наглую курицу в гребешок – для порядка.
Этот же разбор закончили без десяти час. Толпа слушателей радостно повалила в коридор.
Кстати о стариках. Была еще такая доктор медицинских наук Румия
Мухутдиновна Степанова, безобидная старушка. Когда-то она работала на кафедре доцентов, потом перешла в поликлинику, где ее и застал
Борисков. Чуть ли не до восьмидесяти лет принимала больных. Под конец, когда сидела на консультации, иногда засыпала, протез выпадал изо рта. Потом еще и ушла с обидой. Еще в отделении консультировал какое-то время старый дед-отоляринголог тоже в возрасте далеко за семьдесят. Был он когда-то известный специалист, тоже вроде доцент кафедры. Но теперь руки у него тряслись от явной болезни Паркинсона.
Помнится, он пытался больному сделать прокол пазухи носа, видимо, по причине гайморита, но от сильного дрожания пальцев никак не мог попасть куда нужно. Выражение лица больного трудно было передать словами. Он потом в палате, радостный, рассказывал соседям, что избежал неизбежной смерти:
– Я давно не испытывал такого ужаса: думал, что он мне выколет глаз!
Кстати, та самая Румия Мухутдиновна Степанова, когда еще работала, очень любила ходить на клинические разборы и обязательно там выступать, хотя не всегда и по делу.
Но надо отдать должное, что при всех имеющихся накладках какая-никакая, а учеба у врачей клиники происходила постоянно. Во многих местах было совсем по-другому. Профессор Самсыгин в прошлом году побывал на какой-то конференции в Баку и в целом остался очень доволен. Рассказывал, что там к нему пришел бывший его аспирант, совершенно бездарный, диссертацию которого пришлось защищать дважды и со скандалом. Он потряс у Самсыгина перед лицом дипломом академика. Оказывается, купил. А сам профессор Самсыгин академиком так и не стал. Его знакомый заведующий кафедрой из тамошнего медицинской академии жаловался, что перед сессией ему обычно присылают список студентов, кому обязательно надо поставить пятерки.
Надо сказать, Борискову этот последний клинический разбор своей компактностью очень даже понравился. Он не любил споры и длительные дискуссии. Жизляй же, напротив, обожал разборы именно со сварами. В этом, вероятно, проявлялся его врожденный бунтарский дух, поскольку он считал, что любой консерватизм неизбежно обозначает застой, и любил повторять:
– Ведь есть совершенно неоспоримый факт, что медицина постоянно меняется и будет меняться, и, вне всякого сомнения, все нынешние наши представления неоднократно будут пересмотрены, поэтому их совершенно не надо абсолютизировать. Правильно говорить: в настоящее время существует следующая точка зрения. Любая классификация несовершенна, но она необходима. Так уж сделан человек, он все хочет поставить на определенную полочку, вставить в систему и во всем найти закономерность. Это, конечно, очень удобно, но это вовсе не значит, что в реальности так оно и есть.
