Дочь хозяев вышла замуж за дантиста и переехала в Мичиган, но было такое ощущение, что она продолжает жить здесь, в своей комнате: тут остались ее книги и призы за успехи в плавании, а с полок смотрели стеклянные зверюшки, их было очень много. Посреди этого законсервированного чужого детства стояла у кровати ее собственная дочь, ища в сумке туалетные принадлежности. Когда Энни вошла, Грейс даже не подняла головы.

– Ну как, все в порядке?

Грейс, все так же не глядя на мать, пожала плечами. Энни притворилась, что рассматривает фотографии на стенах. Потом потянулась и жалобно произнесла:

– Боже, все тело затекло.

– Что мы здесь делаем?

Вопрос прозвучал холодно и враждебно. Обернувшись, Энни увидела, что Грейс в упор смотрит на нее, держа руки на бедрах.

– Что ты хочешь сказать?

Грейс презрительно обвела рукой комнату:

– Это и хочу сказать. Что мы тут делаем?

Энни тяжело вздохнула, но ответить не успела.

– Ладно, считай, что я ничего не спрашивала, – сказала Грейс, – мне все равно. – Подхватив палку и пакет с вещами, она заковыляла к двери. Энни видела: дочь злится на себя за то, что так легко сдалась.

– Грейс, послушай…

– Я же сказала – я ничего не спрашивала. – И вышла из комнаты.

Энни беседовала на кухне с Конни, когда вернулся Эллиот. Он был очень бледен и с одного бока сильно забрызган грязью. Хотя Эллиот старался это скрыть, было заметно, что он слегка прихрамывает.

– Я все же оставил его в трейлере, – сообщил хозяин.

За ужином Грейс вяло ковырялась вилкой в тарелке и говорила, только когда ее о чем-нибудь спрашивали. Взрослые – все трое – как могли старались поддерживать беседу, но паузы возникали постоянно, и тогда слышалось только постукивание ножей и вилок. Поговорили о Гарри Логане и Чэтхеме, а также о вспышке менингита, которая всех тревожила. Эллиот сказал, что одна их знакомая девочка заболела этой болезнью, и теперь, считай, ее жизнь искалечена. Конни метнула на мужа яростный взгляд, тот покраснел и поспешил сменить тему.

После ужина Грейс объявила, что устала и, если никто не возражает, пойдет спать. Энни хотела пойти с ней, но дочь воспротивилась и вежливо пожелала хозяевам спокойной ночи. Когда она шла к дверям, палка гулко стучала по деревянному полу, и Энни перехватила жалостливые взгляды мужа и жены. На следующее утро они поднялись очень рано и за день, сделав несколько очень кратких остановок, проехали всю Индиану и Иллинойс и въехали в Айову. Грейс опять упорно молчала.

Они ехали целый день, а вечером остановились у дальней родственницы Лиз Хэммонд, которая была замужем за фермером и жила неподалеку от Де-Моина. К ферме вела своя дорога длиной пять миль, и казалось, что семья живет на отдельной, ровно распаханной до самого горизонта планете.

Родственники Лиз оказались глубоко верующими баптистами (так, во всяком случае, показалось Энни), эти тишайшие люди ничем не напоминали свою энергичную родственницу. По словам хозяина, Лиз все рассказала ему о Пилигриме, но Энни не могла не заметить, что увиденное все равно потрясло его. Он помог Энни накормить и напоить коня и выгрести – насколько это было возможно – мокрую и изгаженную солому. Пилигрим все время был начеку и агрессивно постукивал копытами.

Ужинали они за длинным деревянным столом, за которым вместе с ними сидело еще шестеро детей. Белокурые – в отца, – они широко раскрытыми голубыми глазами как зачарованные смотрели на Энни и Грейс. Пища была самая простая, ее запивали густым парным молоком, разлитым по кружкам.

На завтрак жена фермера сварила яйца и угостила их с Грейс домашней ветчиной. Перед отъездом, когда Грейс уже сидела в автомобиле, фермер протянул Энни старую книгу в выцветшем матерчатом переплете.

– Мы хотим подарить ее вам, – сказал он.

Жена его стояла рядом. Энни тут ж раскрыла книгу: «Путь пилигрима» Джона Беньяна. Родители читали ее Энни, когда ей было лет восемь.

– Мне кажется, она может вам пригодиться, – сказал хозяин.

Энни, нервно сглотнув, поблагодарила его.

– Мы будем за вас молиться, – сказала женщина.

Книга так и осталась лежать на переднем сиденье. Когда она попадалась Энни на глаза, она невольно вспоминала слова родственницы Лиз.

Хотя Энни уже давно жила в этой стране, ее все еще коробило от выставленной напоказ набожности – у англичан такого не принято. Но больше всего ее задело то, что эта тихая фермерша, человек совершенно посторонний, считала, что в молитвах нуждаются все трое. По ее мнению, они все – жертвы. Не только Пилигрим и Грейс – что было бы понятно, – но и она, Энни, тоже. Никогда еще ни один человек на свете не видел в Энни жертву!

…Среди огненных разрядов на горизонте внимание Энни привлекло какое-то мерцающее пятнышко. Постепенно оно росло, и тогда стало понятно, что это грузовик. Вскоре за грузовиком стали видны башенки элеватора, потом какие-то здания пониже – вдали вырисовывался небольшой городок. Стайка коричневатых птичек вспорхнула перед автомобилем и тут же исчезла, унесенная ветром. Грузовик был уже рядом – блеснул хромированной сталью радиатор и промчался мимо, – от встречного потока воздуха их автомобиль и трейлер слегка тряхнуло. На заднем сиденье зашевелилась Грейс.

– Что это?

– Ничего. Всего лишь грузовик.

Энни видела в зеркале, как дочь протирает сонные глаза.

– Мы въезжаем в город. Нам нужно заправиться. Ты проголодалась?

– Немного.

Дорога делала петлю вокруг белой деревянной церкви, та стояла одна-одинешенька посреди поляны с сухой травой. У входа маленький мальчик, сидя на велосипеде, смотрел, как они огибают церковь, и тут церковь вдруг залил яркий солнечный свет. Словно незримый перст, раздвинув тучи, указал на нее.

Заправившись бензином, они зашли в закусочную, находившуюся рядом с бензоколонкой. Там они взяли сандвичи с яичным салатом и в полном молчании съели их в окружении мужчин, тихо беседовавших об озимой пшенице и о ценах на сою. Энни в этом ничего не понимала – словно фермеры говорили на незнакомом ей иностранном языке. Расплатившись, она вернулась к столику, сказав Грейс, что ей надо зайти в туалет, а встретятся они у машины.