Доходило до вещей почти невероятных — сила самовнушения у Тарханова тоже была огромная. Сотрудники центра рассказывали, как легенду, случай с новым орбитальным самолетом. Во время первого испытательного полета произошла разгерметизация пилотской кабины. Аварию ликвидировали быстро, но один из членов экипажа заболел острой формой реактивного психоза. Тарханов, следивший по приборам за мельчайшими подробностями болезни, буквально «заразился» недугом космонавта… и попал в госпиталь с нейрогенной язвой желудка! Сейчас, когда там, в невообразимой космической пропасти, страшные галлюцинации мучили беспомощного Акопяна, у Семена опять началось психическое «заражение». Он ослабел, изнервничался: ночами бредил, вскакивал с диким криком, но упорно отказывался от лекарств и успокоительных процедур. Академик Тарханов не желал разрывать духовной связи с Суреном, даже если эта связь приносила ему настоящие страдания.
По его собственному выражению, он боялся «отупеть», приняв лечебный курс; утратить тонкость нервного восприятия. Тогда исчезнет столь нужное для хода исследований углубленное понимание состояния Акопяна. Врачи настаивали, Семен отбивался; члены семьи трезвонили, зазывая домой, но упрямец продолжал стелить постель рядом с кабинетным пультом, спать вполглаза и метался в жару, изнемогая от кошмаров… В конце концов вмешался «наш министр» и попросту приказал Тарханову привести себя в порядок. Семен попробовал апеллировать к президенту Академии медицинских наук, но тот ответил еще строже. Пришлось Тарханову, ворча и проклиная все на свете, сдать «смену» одному из своих заместителей и отправиться сначала в блок физиотерапии, где его подбодрили и освежили разными процедурами, а затем сесть в ожидавшую машину. Там академика ухватили с двух сторон жена и дочь и не отпускали до самого дома…
Семен отдыхать не умел. Слонялся по своей просторной квартире, брал с полок и ставил обратно книги. Оживился только тогда, когда вечерние теленовости показали корабль «Контакт».
Планетолет — волчкообразное сооружение из шаров, труб и ферм — был виден удивительно крупно и четко. И это был не телевизионный эффект, а самая что ни на есть натуральная съемка. Будто не в пятидесяти миллионах километров от Земли, а чуть ли не по небу над головами плыл «Контакт».
Причиной такой удивительной близости был новый способ слежения, опробованный совсем недавно — одновременно у нас, в Китае и в США. Корабль не просто наблюдали в телескоп, его изображение «рисовали» потоки космических частиц. Эти беспрерывно пронизывающие пустоту невидимые ливни, состоящие главным образом из положительно заряженных атомных ядер, некогда представляли серьезную опасность для кораблей. Обладая высокой проникающей способностью, они грозили космонавтам лучевой болезнью. В первые десятилетия дальних полетов экипажи находились под защитой специальных сплавов, толстых оболочек. Позднее научились защищаться по-иному, более надежно: стали одноименно заряжать поверхность планетолета. Теперь потоки частиц отталкивались от корабля и послушно обтекали его, не причиняя вреда. Эту картину — облик космического аппарата, воспроизведенный обтекающими со всех сторон струями ядер — научились наблюдать с помощью системы особых орбитальных телескопов. Ясным и четким делал изображение «читающий» компьютер…
Как бы то ни было, громоздкий, переливающийся багрово-зелеными красками «Контакт» висел в сиреневом небе с оранжевыми клубками звезд (окрашивать «рисунок» частиц в естественные цвета еще не научились), и Семен тяжко вздыхал у объемного экрана, покуда этот сюжет теленовостей не сменился какими-то соревнованиями по балету на лыжах…
…Старику не становилось лучше. Об этом сообщала, время от времени появляясь в пещере и преклоняя колени перед меховым ложем, главная из колдуний, Коротышка — очень маленькая и на редкость (даже для обезьяноподобного племени) кривоногая женщина, ревностно ухаживавшая за вождем. Пока Старик был здоров, она постоянно вертелась около него, примазывалась, угождала, сломя голову бросалась выполнять приказания. Теперь неотлучно дежурила у постели больного. Поговаривали, что в случае смерти патриарха (от чего да спасут нас духи!) Коротышка может принять верховную власть. В конце концов еще не так давно, судя по стенной летописи, пещерными людьми правили именно женщины, да и по сей день в мире духов царствует Праматерь… В благодарность за раболепную заботу Старик передал Коротышке тайны владения громом и дождем, приманивания дичи и отпугивания моровых поветрий. Так говорят. Однако и она, подходя к ложу охотника, сгоняет с широкого татуированного лица выражение спеси и становится смиренной, робкой. Священная жертва — это почти уже не человек, это высшее потустороннее существо…
Сегодня Коротышка пришла не одна. С ней были двое соплеменников, лохматых, угрюмых и безмолвных. Они привели незнакомого юношу, почти мальчика, тощего и нескладного, с длинными льняными волосами. На бледной коже выделялись струпья недавних ран. Очевидно, была стычка с чужими, это пленник. Вообще межплеменные свары случались редко — делить было нечего, лесов и рыбных угодив хватало на всех. Но уж когда завязывалась драка, обе стороны старались не столько убивать врагов, сколько брать пленных. Раб, которого можно было содержать впроголодь и требовать от него самой тяжелой работы, ценился дорого.
Юношу грубо приволокли к разрисованной стене, бросили на камни охапку шкур… И вдруг поведение конвоиров изменилось самым неожиданным образом. Один из них, угодливо изогнувшись, жестом предложил пленному занять ложе. Другой бережно поставил в изголовье кувшин хмельного питья. Затем охотники и Коротышка упали на колени, стараясь встать таким образом, чтобы почести могли принять на свой счет оба смертника — прежний и новый…
Да, «островок» сознания Акопяна сразу понял: пленник — третья священная жертва. Значит, уже скоро, очень скоро фатальный прыжок. Тот, в чьем мозгу «поселился» Сурен, не сегодня завтра поднимется на Столбовую Скалу. Третий обреченный — на тот случай, если Старику не полегчает и после второй смерти…
А в сознании первобытного охотника нарастал хаос. Подлинный обитатель пещеры, «приютивший» съежившуюся личность Акопяна, и панически боялся гибели, и одновременно испытывал детскую гордость при мысли о том, что он — священен… После сытного ужина, в скользких объятиях очередной покорной утешительницы, торжествовала тщеславная ипостась. Он представлял, как на него с песнями и причитаниями наденут великолепный плащ из беличьих шкурок; как тронется из пещеры праздничное шествие; как в сопровождении колдуний, вопящих и грохочущих погремушками, он медленно и важно взойдет на ступени, кое-как выдолбленные в боку утеса. Разинув рты, уставятся снизу вверх сородичи — и мать, и братья, и Щербатый, жестоко бивший его в детстве… такие маленькие, подавленные его величием!..
А под утро, в жестокой бессонной ясности, приходило совсем иное. Кто его знает, этот мир духов, — оттуда-то никто не возвращался, на длинной ленте стенной хроники за тысячи лун нет ни одного упоминания о таком диве… Может быть, и не горят там костры, и не едят возле них охотники легкодоступное мясо подземных мамонтов, а ждет ушедших нечто хитрое, темное, коварное, какая-нибудь бездонная трясина, где придется барахтаться целую вечность. Или просто — тьма и давящая тишина, как в самых глубоких ответвлениях пещеры… Нет, ему определенно не хотелось на тот свет! Там не будет воздуха, леса, реки, не будет вкусной жареной дичи и сладкого тела женщины. Становилось страшно до одури, до дрожи.
Стуча зубами возле остывающих угольев, охотник лихорадочно искал выход. Бежать? Но ведь летописная стена недаром находится в самом отдаленном от входа тупике зала. Избранники, живущие возле нее, находятся под защитой всего племени… или под охраной всего племени! Попробуй незаметно пробраться к выходу мимо десятков вооруженных мужчин, мимо детей и женщин, которые моментально поднимут визг, если увидят, что священная жертва сошла с почетного места; наконец, мимо часовых, денно и нощно стерегущих выходы! Перед началом церемонии, когда процессия уже двинется к Столбовой Скале, бегство будет вообще неосуществимым. Что же делать? Что?! Если первые ночные часы охотника, хмельного и удовлетворенного женскими ласками, проходили в безмятежном сне — перед рассветом начиналась настоящая мука.
