Фицджеральд почувствовал, что краснеет.

Хорошо, что уже сумерки!

– Ну… они могут подумать… что ты…

Фицджеральд запнулся.

Сказать такое владетельной особе… трудно, особенно если сам ты – простой олбарийский лучник. И по другим причинам трудно, но я не стану думать о них, не стану, нет у меня такого права!

– Ты чего-то боишься… прямо, как я… там, в воде. Но здесь нет воды, – тихо сказала она.

– Есть… – выдохнул Фицджеральд. – Просто она очень хорошо маскируется!

Эта немудреная шутка придала ему мужества. Он должен сказать ей все, что пришло ему в голову. Как бы это ни было трудно. Вот просто должен и все. Им вместе работать. Удерживать хрупкое равновесие между людьми и гномами. Долг превыше всего!

– Если мы будем вот так ходить, Гуннхильд, твои гномы могут решить, что ты «легла» под человека, и не станут тебе доверять, – сглотнув, выговорил он. – А если я оттолкну твою руку и уйду, решат, что люди тебя ни во что не ставят и ты для них бесполезна.

– Если ты оттолкнешь мою руку – другой я влеплю тебе по физиономии, – с очаровательной улыбкой поведала гномка. – Со средним молотом я все же неплохо управлялась, так что будет больно. А если кто-то из моих гномов посмеет заявить, что я под кого-то там легла, я предложу ему задуматься о том, что в супружеской постели женщина совершенно не обязана оказываться снизу и что это никоим образом не связано с моим положением и долгом перед моим народом.

– Так они тебе и поверят! – выдохнул комендант.

– Ну… если кто-то будет упорствовать в своем неверии… я давно грожусь перерезать кому-нибудь глотку. Раньше или позже все равно потребуется доказать, что это не пустые слова, что я действительно могу это сделать, – ответила владыка.

– А ты можешь?

– Сомневаешься?

В ее голосе столько нежности, что полмира можно напугать до судорог. Так вот за что ее боятся самые твердолобые цверги и самые хитроумные старейшины.

– Нет, но…

– Думаю, нам каждый вечер стоит так прогуливаться, – заключила она.

– Каждый вечер? Зачем? – выдохнул он.

«О Господи, дай мне сил не позабыть о долге!»

– Чтобы говорить друг с другом. Чтобы научиться понимать друг друга, – промолвила Гуннхильд. – Гномы и люди должны научиться это делать как можно скорей. Иначе им не выжить. Ведь тебе есть о чем поговорить со мной. Я знаю, что есть. Тебя, как и меня, тревожит то, что случится завтра. Ты ведь комендант, то есть, по-нашему, нечто между старейшиной и гроссом! Мы отвечаем за все это…

– Да, но…

– Ну так поговори со мной, человек. А я поговорю с тобой. Ведь именно для того высшие силы наделили нас речью, чтоб мы могли говорить и договариваться.

– Ты права, – быстро сказал Фицджеральд. – Прости меня… за глупость. Давай говорить.

Когда возникший словно из-под земли «безбородый безумец» ухватил Якша за руку, тот не слишком удивился. После того, что с ним приключилось ночью, трудно было чему-то удивляться. Бог у людей, как известно, один, и творить чудеса ему никто не мешает. Это подгорные Боги должны друг на друга оглядываться, а человечьему Богу никто не указ, вот он, видать, и пользуется.

– Идем скорей, владыка! – вместо приветствия торопливо выпалил «безбородый безумец» и куда-то поволок своего бывшего властелина.

– Уже не владыка, – возразил Якш, поневоле переставляя ноги, покоряясь неодолимой силе, ухватившей его за руку.

– Не владыка?! – ухмыльнулся Шарц. – Что ж, отлично. Тогда побежали!

Он и в самом деле перешел на бег, и оторопевшему Якшу пришлось подчиниться. Якш представил себя со стороны, и его одолел смех. Он попытался справиться с собой, но смех яростно продирался наружу, и Якш уступил.

– Нельзя смеяться на бегу. Смешинкой подавишься! – остерег его «безбородый безумец».

– Куда… ты меня… тащишь? – сквозь смех и бег выдавил из себя Якш.

– Одной моей пациентке срочно необходимо лекарство, – поведал Шарц.

– Ну и при чем тут я? – с подозрением выдохнул Якш.

– Ты подходишь наилучшим образом, – ответил нахальный лекарь.

– В качестве лекарства?! – поразился Якш.

– Ну да! – бесцеремонно ответил лекарь, и Якшу на миг пригрезилась жутковатая картинка, как его разливают по баночкам и скляночкам.

– Внутреннего или наружного? – ехидно вопросил бывший владыка всех гномов.

– Пошляк! А еще владыка… – досадливо фыркнул Шарц. – Ей увидеть тебя нужно. Она еще совсем маленькая девочка. Ей нужно увидеть бородатого гнома с волшебной тележкой. Я тут одну тележку приглядел, так что…

– Ей нужно что?! – Пальцы Якша стальными клещами впились в плечи «безбородого безумца», остановив бег, пригвоздив бывшего разведчика к земле.

– Повтори… – хрипло прошептал Якш. – Повтори, что ты сказал…

– Что именно? – чуть испуганно вопросил Шарц, весь подобравшись для боя.

«Что бы ты там себе ни придумал, ты пойдешь со мной и сделаешь все, что потребуется!»

– «Бородатого гнома, с волшебной тележкой»… я не ослышался? – почти жалобно вопросил Якш. – Так она жива?

– Жива? – переспросил Шарц. – Ну, конечно, жива. И даже скоро будет здорова… хотя должна была умереть этой ночью, но… а ты откуда все это знаешь?! – вдруг дошло до него.

На глазах Якша медленно показались слезы.

Шарц стоял, со священным ужасом глядя, как по лицу его владыки медленно катятся крупные прозрачные капли, а он просто стоит, стоит, не отворачиваясь, не стыдясь, не пытаясь их стереть или хоть руками закрыться.

– Так ты и в самом деле… – попробовал Шарц, но голос подвел, пресекся, – так, значит, все, что она говорила про свой сон… про тебя и… – Шарц опять сбился. Трудно говорить о чудесах, особенно если сам не раз уже сталкивался с практикой чудесного – самой чудесной практикой на свете! Тут ведь такое дело – чем чаще с чудесами сталкиваешься, тем хуже в них разбираешься, чудесам ведь не нужно, чтоб всякие там в них разбирались, они просто происходят, там и тогда, когда это очень нужно, там и тогда, когда без них просто никак.

Владыка медленно покачал головой, стряхивая слезы на свою до странности разбойничью одежду, а потом, в свою очередь, схватил Шарца за руку:

– Бежим скорей! Я должен ее немедленно увидеть! – выпалил Якш.

– Быть может, ты сначала… – попробовал хоть что-то вставить «безбородый безумец».

– Потом! Потом все расскажу! – жарко выдохнул Якш, и теперь уже Шарц не мог противиться неодолимой силе, влекущей его за собой.

Когда так много воды – это смешно. Вода – смешная, по ней так весело шлепать босиком. Это не та же самая вода, какую пьют, она горькая и соленая, говорят, ее пить нельзя, живот заболит, а еще она постоянно бегает то туда, то сюда, наверно, никак не может решить, где ей нравится больше, здесь или там?

А когда мы захотели зайти подальше, нам сказали, что нельзя. А мы спросили: почему нельзя? А нам сказали, что там «глубина». А я спросил: что такое «глубина»? А мне сказали – я слишком маленький, чтоб знать это. А я сказал: вы сами не знаете! И – убежал, чтоб не попало. Но дальше в воду не полез. Вдруг там и правда живет какая-то «глубина», злющая-презлющая, да еще и кусачая? Нет уж, нам и у берега здорово! Никогда мы еще так не играли!

Давно нужно было подружиться с людьми и отправляться к морю. Это же такое интересное приключение! В сто раз интереснее, чем все подвиги древних цвергов, вместе взятые. И чего это взрослые столько тянули с этой идеей? И сейчас тоже – ворчат, боятся… Шли бы лучше водой побрызгались, чем ругаться, небось и настроение бы сразу поднялось!

– Ну вот! Я же говорила, что он там! Здравствуй, дяденька! Спасибо тебе, что ты меня спас, а то так умирать не хотелось…

– Но… как это может быть, дочка? – смущенно промолвил кузнец. – Ты ведь… ты все время была здесь. Даже когда себя не помнила. Все про какой-то лес говорила… как там темно и страшно…

Он осекся, потому что в глазах дочери и вправду на миг мелькнуло отражение того дикого, страшного леса, и его чистая и честная душа вострепетала от жалости и ужаса.