– Я побегу назад. А вы схоронитесь где-нибудь и до ночи не выходите.

– Беги, беги, Сочигель, – уже ей вслед сказал Худу. – И пусть тебе повезёт.

Девочка скрылась за кучами хлама, между которых петляла тропинка.

– Бежим вон туда, – показал рукой старик на край свалки, подальше от города. – Там старый мусор. Туда давно ничего не вывозят.

Чиркудай помчался между куч мусора, подальше от городских стен, но вскоре приостановился и снизил темп – старик за ним не поспевал. Наткнувшись на какой-то хлам, смешанный с полусгнившей соломой, они без колебаний зарылись в мусор. Внутри этой кучи затаился тяжелый дух. Хуже, чем в яме зиндана. Но они решили все стерпеть, лишь бы вырваться на свободу. Да и выбирать им было не из чего.

Весна только-только отбирала свои права у зимы. Утренние зори еще дышали холодом. А куча тряпья прела, обогревала с боков и снизу. Чиркудай даже уснул, слушая сквозь дрему, как по дороге, пролегающей около свалки, проскакали всадники. Очевидно, разыскивали их. Вороны подняли шум, подравшись из-за чего-то, громко каркая над их убежищем. Чиркудай слушал и разделял звуки, как его учил Худу-сечен в лесу, где они останавливались на отдых во время странствий.

– Слышишь шум? – спрашивал старик.

Чиркудай кивал головой.

– Это шелестят листья, то ли от ветерка, то ли лесные духи забавляются. А вот скрипнуло дерево. Сорока стрекочет вдали. Слышишь?

– Слышу, – подтвердил Чиркудай.

– Привыкай слушать сразу все звуки, и каждый в отдельности, – учил Худу. – Тебе это пригодиться в жизни. Учись разделять звуки.

И для Чиркудая открылась целая вселенная звуков. Он стал постоянно прислушиваться к окружающему миру и старался отделить разные звуки друг от друга.

По дороге опять проскакали всадники, что-то надсадно выкрикивая. Но на свалку никто из них заглянуть не догадался. Позже они услышали далекие голоса мусорщиков, но слов не разобрали.

Вечером, когда темнота уплотнилась, беглецы осторожно выбрались на воздух. Пригнувшись, поминутно озираясь, они пошли еще дальше от города, обходя совсем старые кучи, древней свалки. Но у самого выхода на чистое место их неожиданно остановил окрик:

– Стоять! Куда это вы направились?

Чиркудай резко повернулся и увидел в десяти шагах кривого старого уйгура, сидевшего на холмике из разбитых горшков.

– Я знал, где вас искать, – самодовольно сказал он, вытаскивая из кармана потрепанного халата блестящий металлический свисток. – Сейчас за вами прибежит стража, – и уже хотел свистнуть, но Чиркудай, проследив в уме полет дротика, резко метнул снаряд в шею шпиона.

Тот не успел свистнуть. Схватившись за горло, кривой старик медленно завалился на бок, судорожно дергая ногами. Из-под его пальцев закапала кровь. Посучив немного сапогами и похрипев, соглядатай затих.

– Вот так вот… – неопределенно пробурчал Худу-сечен, вытирая со лба пот. – Теперь нам надо его спрятать, – он медленно подошел к сражённому и осторожно потрогал его ногой. Тот не подавал признаков жизни. Старик присел к нему и, уцепившись за рукав, перевернул на спину.

У уйгура разжались пальцы, и Чиркудай увидел, что попал правильно, в яремную вену. Паренек наклонился и вырвал застрявший в шее убитого дротик. Из раны брызнула темная кровь. Худу-сечен поморщился, покосился на Чиркудая. Парнишка спокойно осмотрел испачканный дротик, вытер его об одежду убитого и сунул оружие в петлю на поясе.

Худу с отвращением порылся в карманах уйгура, нашел там три серебряных слитка и положил в карман своего халата.

– Как раз то, чего нам не хватало, – заметил он, разгребая кучу глиняных черепков.

Чиркудай подобрал на земле свисток, выпавший из руки шпиона.

Они быстро завалили уйгура мусором и побежали в сторону гор под быстро темнеющим небом, на котором зажглись первые звезды. Но не в ту сторону, где был Тибет, а в противоположную, ближе к Великой степи.

К подножью гор, заросших редким кустарником с торчавшими там и сям деревьями, усталые странники добрались под утро, с треском прорываясь через какой-то бурьян, проваливаясь по колено в вязкую почву. Им никто не встретился, никто их не видел. Углубившись в чащу, растущую на склоне горы, Худу-сечен упал от изнеможения под огромной сосной, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Немного отдышавшись, решил переждать день здесь. Чиркудай молча кивнул головой.

– Хорошо, что наступила весна, – заметил старик. – Время для нас удобное, чтобы скрываться: люди еще не ходят за черемшёй и ягодами, поэтому нам никто не встретился. И одновременно плохо: нечем будет питаться.

– Сочигель в спешке забыла собрать узелок на дорогу. Но она и так сделала большое дело, – Худу-сечен осуждающе покачал головой: – И я еще осмеливаюсь говорить плохие слова о добром человеке, – начал он ругать себя, с кряхтением вставая на колени. Повозившись с одеждой, он снял старый кожаный пояс, повесил его на шею, и стал молиться, по древнему аратскому обычаю:

– Великое Синее Небо, сжалься над доброй девочкой, не допусти, чтобы ей сделали плохо…

Во время этой просьбы, Чиркудай тоже снял свой пояс, а вернее – кусок волосяной веревки, и тоже, встав на колени, повесил ее на шею. И впервые в жизни, в уме, попросил у Неба добра человеку. Ему не показалось это странным, просто он почувствовал, что на земле появился еще один человек, которому он обязан своей жизнью.

На следующий день они почувствовали, что идти дальше не могут: сидение в яме зиндана высосало из них все соки, да и постоянное недоедание отняло последние силы. А дорога предстояла нелегкая: через колючие кусты на крутых склонах предгорья, через отвесные скалы. В степи их могли выловить за один день, а в этих диких глубоких ущельях и трещинах можно было прятаться до скончания света. И даже умереть безвестно, сорвавшись в пропасть, или сломав ноги на круче.

Чиркудай доверял Худу-сечену и не спрашивал, как он определяет, куда нужно идти в этом глухом лесу и чуждом степняку каменном однообразии.

– Если мы не поймаем птицу или зверя, то можем ложиться и умирать, – устилая вечером на сырой холодной земле еловые ветки, сделал вывод Худу, заключив: – Нужно искать звериный водопой.

Чиркудай больше молчал, потому что ни разу не был в подобной ситуации. Он неимоверно устал, но не жаловался, понимая, что старику еще тяжелее.

На следующий день в полдень им улыбнулась удача. Огибая крутую скалу из коричневых пластинчатых камней, старик остановился и замер. Чиркудай притаился за его спиной. Тихо повернувшись к пареньку, Худу приложил палец к губам и поманил его к себе. За каменной осыпью, в двадцати шагах от них из мокрой стены, тихо журча, вытекал ручеек, собираясь прозрачной лужицей в каменной чаше. Вокруг озерка суетилось с десяток серых горных куропаток, кекликов.

Чиркудай вытащил из веревочной петли на поясе дротик, но Худу-сечен остановил его и, отступив за скалу, тихо сказал:

– Дротиком их не пробьешь. Только испугаешь. У них твердые перья. Здесь нужна хитрость, – и он стал уходить от водопоя подальше. Чиркудай пошел следом, не понимая, почему человека можно убить дротиком, а птицу нельзя.

Усевшись под деревом, Худу порылся у себя в карманах, но ничего не обнаружив, спросил у Чиркудая:

– Посмотри, может быть, ты найдешь какую-нибудь веревку.

Чиркудай, не раздумывая, размотал свой пояс из тонкой волосяной веревки, который ему посоветовал носить с собой Бошу.

– Слава Вечному Синему Небу, – обрадовался старик, – это нас спасёт, – и он стал расплетать пояс.

К водопою они пошли вечером, когда стемнело, с силками, изготовленными умелым стариком.

– Сегодня поспим голодными, – с тяжелым вздохом сказал Худу, устанавливая ловушки, – а завтра… Но не будем загадывать, что будет завтра.

На следующий день рано утром в их снасти попались три кеклика. Худу сразу же оторвал им головы и стал с жадностью пить живую кровь, протянув Чиркудаю вторую птицу. Желудок у паренька заныл от горячей крови. Его свело спазмой. Но он перетерпел боль, не срыгнул выпитое. Однако, попробовав сырое, хотя и теплое, мясо, после того, как ощипал перья, с отвращением сплюнул.