Родители же Анаис так ничего и не заподозрили. Каждый год дочь приезжала к ним на два месяца, все такая же цветущая, каждый раз все более красивая. Она успешно осваивала верховую езду, изящно танцевала, восхитительно носила туалеты. В шестнадцать лет ей сделали первое предложение. Молодой человек принадлежал к самому лучшему обществу, но господин посол счел, что его дочь еще недостаточно созрела, чтобы основать семью. Тем не менее он решил спросить ее мнения. Он не хотел разбить ее нежное сердце. Она громко расхохоталась. Соискателю сообщили, что Анаис сама считает себя слишком юной для брака.

Мсье Чалоян уже почти не виделся с девочкой, только передавал ей почту из Южной Америки. Анаис по-настоящему принадлежала мсье Шарлю.

Слугам из особняка в Нейи было сказано, что он приютил свою крестную, несчастную сироту. Мсье Шарль охотно привечал сирот, на несколько ночей или подольше. Обычно это были юные и красивые мальчики. Эти сказки уже не вызывали пересудов горничных, даже не забавляли их. Анаис стала первой девушкой в коллекции. Мсье Шарль обладал достаточным влиянием, чтобы это новшество не вызвало слишком много комментариев.

Отныне Анаис сопровождала мсье Шарля и его верного Пабло по тем местам столицы, где развлекались лучше всех. Это, разумеется, были места для посвященных, и в этой среде завершилось взросление девушки. Приличия требовали, чтобы хозяйке дома подносили букет роз. Мсье Шарль приносил Анаис и Пабло самые прекрасные растения своего сада.

В отличие от друзей мсье Чалояна люди, которые встречались там, не довольствовались простым разглядыванием цветов. За несколько лет Анаис и Пабло послужили удовольствию многих людей, но разве они не были крепкими и здоровыми?

Ты продолжаешь свой рассказ, Винсент, и наверняка продолжаешь вопрошать самого себя. Или же ты надеешься, что в этот раз услышишь от меня ответ? Вот была бы удача!

Но то, что я мог бы тебе сказать, тебе не поможет, не достигнет твоего понимания. До тебя никогда не дойдет, что Анаис могла пережить то, что пережила, вынести унижения, которые вынесла, ни на минуту не подумав о том, чтобы взбунтоваться. И уж совсем до тебя не дойдет, что она могла находить удовольствие в издевательствах, следы которых на ее теле нам с тобой довелось лицезреть.

Ее накачивали наркотиками? Конечно. Она «глотала дрянь», как она нам сказала, и это тоже доставляло ей удовольствие. Она убивала себя, все скорее скользя по наклонной плоскости, которая, естественно, ведет только к смерти. Но как ты не понимаешь, что она умирала таким образом только во сне, точно так же, как с первой же ночи у мсье Чалояна жила лишь в грезах?

Не улавливаешь? Ты не видишь, что Анаис была осуждена с самого начала своей жизни и что именно это сразу разглядел мсье Чалоян. Она выказала ему свое отчаяние, играя в воровку, таская всякую мелочь, конечно, но практически у него на глазах. А это была уже не мелочь. Она наверняка предвидела последствия: мсье Чалоян похитил ее из реального мира, убрал с шахматной доски банальных причин и следствий и вверг в лабиринт мерцаний и иллюзий, выйти из которого было невозможно, как невозможно было проснуться. Ибо ей никогда не захочется проснуться. Смерть во сне, считала она, вызовет не больше последствий, чем все прочие грезы.

Через год после отъезда в Майами она вернулась на авеню Анри-Мартен и застала там только тебя, Винсент, тебя, тоже живущего во сне, в успокаивающей фантазии о собственной виновности, в иллюзии того, что у жизни есть смысл и что этот смысл в конечном счете должен соответствовать твоей идее о «Добре».

Негодяй Жером со своим эгоизмом, тщеславием, презрением к людям и в особенности к женщинам мог помочь ей, вернуть ее в этот мир. Действительность – это было ему знакомо, это было его дело. Но ты, Винсент, ты! Ты не был скроен для того, чтобы заставить ее немного пострадать, столько, сколько нужно, чтобы она проснулась, – так щиплют или трясут спящего, погруженного в кошмар.

Ты говоришь, она не долго пробыла у тебя. Уехала через несколько недель. Ты не смог ее удержать? Даже не пытался? Ну да! Не мог же ты привязать ее к батарее! А ты знаешь, что она другого и не желала? Она привыкла к тому, что ее привязывают, и даже слишком сильно затягивают веревку, причиняя ей боль. А в тот раз она хотела, чтобы ее удержали. Ты не понял? Правда не понял? Что она делала те несколько недель? Ничего. Она как будто ждала. А чего она ждала? Ты не задавал ей этот вопрос? Может быть, Жерома. Или меня. Или тебя, если получится. Она надеялась, что ты наконец-то зашевелишься, возьмешь ее и уведешь с собой.

Да, возьмешь. Она знала только это: быть взятой. Это единственный язык, который она понимала. Ты ведь мог бы поднатужиться? Это простой язык.

Но ты дал ей уйти. У тебя и сегодня от этого слезы в голосе. Дурак!

Она ушла, как всегда. Не предупредив, ничего не взяв с собой и не оставив ни адреса, ни малейшего указания. Тебе осталась от нее лишь смятая постель. Подушка, как всегда, валялась на полу. Когда Анаис хотела провести ночь одна, даже подушка была лишней.

В этот раз ты отправился на поиски. Через несколько месяцев ты ее нашел. Как ты ее нашел? Может быть, случайно? Нет! Через отвратительную последовательность умозаключений. Как в плохом романе, ты стал искать ее «на дне». Она открыла тебе, что «дядя Шарль» прогнал ее из дома после четырех лет доброй и беспорочной службы: она стала ему не нужна с тех пор, как исчез его «путан». Он-то сбежал. Или просто переменил хозяина. А ты уже был ни на что не годен.

Ты можешь проявлять проницательность и интуицию, Винсент, когда иначе нельзя. Ты принялся посещать сомнительные бары на площади Пигаль. Ты взял верное направление. «Горячо, сгоришь», – говорила Анаис, когда мои пальцы скользили вдоль ее бедер. Ты нашел ее однажды ночью. Узнал в свете рентгеновских лучей матового стекла, на котором она демонстрировала свои прелести нескольким туристам, усевшимся в кружок вокруг маленького подиума. Это зрелище не идет ни в какое сравнение с Эйфелевой башней и Триумфальной аркой. Не так абстрактно.

В соответствии с законом обнаженные танцовщицы появлялись с крошечным треугольничком ткани внизу живота. Но в то время, о котором мы говорим, клейкие вещества уже не отличались хорошим качеством. На заре, к моменту третьего или четвертого обязательного заказа горячительного, матерчатый треугольник неизменно спадал, и самые упорные зрители получали в награду красивый восход солнца над самой прекрасной столицей в мире.