– Не сердишься? В твоем гардеробе позаимствовал. А то вставать уж очень холодно.

– Нет, ну что ты. Странно, что он тебе подошел. Возьми себе, я его не ношу, а тебе идет.

– Спасибо. С Рождеством!

– Господи! Я и позабыла, что Рождество! Вот ведь дура старая!

– Ну да, с младенцем на руках еще не то позабудешь, – засмеялся он. – К тому же гостей полон дом. Чем кормить собираешься? Рождественской индейки что-то не видно, да и пудинга тоже.

– Я праздновать не собиралась. Какой интерес, когда живешь одна?

Генри сказал, посерьезнев:

– Я тебя понимаю. У меня тоже не было потребности праздновать. Открытки пошлешь, подарки купишь, а чтобы готовить или омелу наряжать – и в голову не приходило. Меня всегда куда-нибудь приглашали.

Еще бы, с легким раздражением подумала Руфь. Одиноких женщин в деревне хватает, а он чем не жених? Видный, серьезный, обеспеченный мужчина – такие в праздник одни не остаются.

Вот ей никто приглашения не пришлет: кому нужна скучная старая дева в такой уютный, веселый, исключительно семейный праздник?

– И чье же приглашение ты принял? – полюбопытствовала она, прижимая к себе малышку и чувствуя, как маленькое тельце трогательно обмякло у нее в руках: убаюкала все-таки!

– Твое, – удивленно отозвался он, как будто это само собой разумелось.

Она вытаращила глаза.

– Я тебя не приглашала!

– Однако я здесь и намерен остаться на весь день. Давай-ка я сварю кофе, а ты пока отнеси девочку матери. Потом вместе приготовим завтрак и подумаем, как устроить праздник твоим нежданным гостям.

Сегодня он совсем на себя не похож. Куда девались ворчливость, резкость, глухой, насмешливый голос? Даже морщины, изрезавшие лицо с тех пор, как от него сбежала жена, будто разгладились.

– Что это ты нынче такой живенький? – буркнула Руфь.

– Это называется «дух Рождества». Погоди еще, вот отнесешь ребенка, и я тебя подловлю где-нибудь под омелой.

К ужасу своему, Руфь почувствовала, что заливается краской.

– Язык у тебя без костей! – Она поспешно отвернулась и пошла к двери.

– Точно, без костей! – ухмыльнулся он. – Ведь омелы-то все равно нет. Ну и не надо! Когда хочется кого-то поцеловать, можно и без омелы обойтись.

У нее перехватило дыхание. Давным-давно она себе сказала: «Стара ты, чтоб мечтать о чужих мужьях. Не смеши людей, а то подумают: старуха из ума выжила». Себе самой она внушила, что они с Генри просто добрые друзья, а вот его бывшую жену провести не сумела. Гвен своим хватким, как капкан, умом сразу почуяла неладное.

Еще совсем недавно Руфь скорее умерла бы, чем признала, что Гвен права. После того как Гвен открыто обвинила ее в том, что она преследует Генри, Руфь при встречах с ним надевала маску холодной вежливости, а в душе переживала: что, если Гвен все расскажет Генри и они вместе будут смеяться над ней?

Когда же Гвен сбежала с этим юнцом, Руфи стало проще держать дистанцию: оскорбленное достоинство Генри во многом облегчило ей задачу.

И вдруг их отношения неуловимо изменились. Руфь сама не понимала, когда и почему.

Росс проснулся и не сразу сообразил, где он. В крохотной комнатушке царил полумрак, но солнечные лучи, отражаясь от снежного покрова, все настойчивей проникали сквозь шторы и плясали на потолке. Когда же память вернулась к нему, он, как подхлестнутый, спрыгнул с кровати и натянул старый, свежевыстиранный халат, который приготовила ему Руфь. Халат едва прикрывал бедра; Россу казалось, что вид у него идиотский.

Он заглянул к Дилан и увидел, что комната пуста. Постель разобрана, а жены нет. Сердце ухнуло в пропасть: где же она, где ребенок?

Но тут дверь ванной распахнулась, и появилась Дилан в длинной, до пят рубашке желто-лимонного цвета, облепившей полную грудь, тонкую талию и бедра, такие стройные, что голова у Росса пошла кругом. Она улыбнулась ему немного смущенно, а он даже не нашел в себе сил улыбнуться в ответ, только глаза полыхнули огнем.

– Привет.

– Здравствуй, – пробормотала она и, чуть прихрамывая, двинулась к постели.

Вчера он не заметил, что она хромает.

– Что с тобой, ногу подвернула? – забеспокоился он.

Дилан забралась под одеяло и села в постели, облокотясь на подушку.

– Это когда я в ограду врезалась. Небольшое растяжение. Но мне уже лучше.

– Дай посмотрю.

Она высунула из-под одеяла ногу, и Росс внимательно, осторожно ее ощупал.

– Опухла. Сильно болит?

– Наступать больно. А опухоль уже спадает.

– Ты Генри показывала?

– Конечно. – Она спрятала ногу под одеяло. – Он говорит: ничего страшного. Ну как ты спал?

– Без задних ног. Свет потушил, больше ничего не помню. – Росс присел на постель и поцеловал ее в губы. – А ты умница, уже душ принять успела, благоухаешь.

Он спал голый, вдруг подумала Дилан и невольно потянулась взглядом в прорезь короткого халата. Росс заметил, куда она смотрит, и шумно выдохнул. Потом схватил ее за руку и дал ей почувствовать свое неуемное желание. Росс прикрыл глаза и со стоном выговорил ее имя.

– Как давно…

– Очень давно, – подтвердила она шепотом.

Шаги Руфи по лестнице застигли обоих врасплох. Их спасла только кстати скрипнувшая ступенька: Дилан успела спрятать руку под одеяло, а Росс вскочил и запахнул халат. Но их разгоряченные лица говорили сами за себя.

– А вот и мамочка! – сказала Руфь, подавая Дилан малышку. – Я же говорила: сейчас ты ее увидишь, а ты не верила! Ну-ка, скажи: «Счастливого Рождества!»

– Рождество! – ахнул Росс. – Я и забыл совсем!

Дилан прижала к себе девочку, заглянула в широко раскрытые темно-синие глаза.

– Здравствуй, моя радость. С Рождеством тебя. Ну как тебе спалось?

– Очень хорошо, – слукавила Руфь. – Настоящий рождественский ангел!

– Как вкусно от тебя пахнет. – Дилан погладила кругленькую щечку. – А во что тебя нарядили? Руфь, откуда это?

На малютке было платьице из выцветшего голубого льна с кружевным воротником и манжетами, а поверх него – синее вязаное пальтишко со старинной вышивкой.

– Стащила! – улыбнулась Руфь.

– Где стащили?

– Я – жуткая барахольщица, – призналась женщина, – ничего не выбрасываю. В кладовке хранятся все мои книжки, игрушки и среди них две любимые тряпичные куклы с фарфоровыми лицами. Глупо, конечно…