Что же, что же?.. Может, это следователь Соловьев мутит воду? Сначала приходил, справлялся на стороне, шастал по конторе, что да почему, на каком основании? Думал, не донесут, не скажут Илье Ивановичу верные люди. Нет, никто и ничто не скроется от его взгляда!
Наконец нагрянул. Рыжий, точно что похож на того… во сне… Тихо говорит, мягко стелет. Но напрасны, напрасны потуги! Не о чем говорить. Чист. Чист, ребята.
— Говорят, вы материалы на дачу приобретали не совсем законными… э-э… так сказать, путями…
Вытащил из сейфа бумажный ворох, шваркнул на стол:
— Н-на-а!
Все куплено. За все заплачено. Чист, ребята.
— Н-да. Еще сведения, э-э… приписки… План, незаконная премия, то, се…
Из того же сейфа бумагу — хоп!
— Н-на!
Постановление директивного органа: в целях обеспечения… выполнения… перевыполнения… руководствуясь…
— ?!!
— Я солдат. Сказали — делаю.
Попробуй возьми! Чист. Чист.
Ушел. Но нагадил напоследок, испортил настроение:
— Не радуйтесь. Я, знаете, э, цепкий. И до вас все равно доберусь, докопаюсь.
Если до тебя раньше не доберутся. Кто ты? Букашка возомнившая. А Илья Иванович? Ого-го-о! Ну-ка, Галочка, соедини с самим управляющим трестом.
— Не дают работать. Травят. Дезорганизуют производство. Коллектив просит оградить.
— Да. Да. Да. Продолжайте работать. И, в душу твою бога мать, чтобы послезавтра нулевка на шестидесятом доме была готова!
Тон давал чувствовать: силы по ограждению будут задействованы немалые.
— Только так!
Илья Иванович Муромцев лежал на широкой кровати из мореного дуба, а за окном все кто-то посвистывал, посвистывал так затейливо. Потом взошла весенняя луна, сквозь шторки проникла в комнату. Начальник СМУ встал, распахнул окно. Стало свежо, знобко. Свет залил все кругом. Вдали виднелся забор, ограждающий новый объект, который предстояло возвести доблестному коллективу, возглавляемому им. Колдовские, причудливые изгибы забора, холмы на месте предполагаемого фундамента. Мельтешит около будки какая-то фигурка. И не похоже, что сторожит. Так… шляется. А кто позволил? Ведь было же ясно предписано: распределить в бригаде дежурства и оставаться на ночь. И вот, пожалуйста… Хоть все разворуй. Так где же сторож-то? Небось напился пьяный и дрыхнет себе в будке. Н-ну, работнички… Вот и поруководи такими. Не вылезешь из инфарктов и выговоров.
«Надо разобраться!» — вдруг решил он. Все равно первый сон перебит, теперь долго не уснуть, а прогуляться по такой погоде совсем невредно. Быстро оделся, прошел мимо двери, за которой все еще бесились девки, и вышел.
Отодвинул доску в заборе и проник на стройку. По четко обозначенной луной дорожке двинулся к будке. Гражданка пожилого возраста стояла около нее, с собачкой на поводке. Муромцев боялся собак, особенно ночных; пуделек, словно бы почуяв это, не залаял, лишь обнюхал ноги остановившегося рядом с хозяйкой человека и потерся об них, как кот.
— Вы кто? — спросил Муромцев.
— Никто, — ответила она и вздохнула.
— Отвечайте! — В голосе его проявилось железо. — Я начальник этой стройки. И здесь нельзя посторонним. Ходят, воруют, понимаешь…
— Воруют, воруют, голубчик! — поддакнула старуха. — И чт-то это за подлый народ, скажи! Ну, а сами-то — не воруете, нет?
— Позвольте! — гневно воскликнул начальник СМУ.
— Ну, шуметь-то зачем?.. Я ведь просто так спросила. Вы честный. Как это… чистый, да? А как спите, хорошо? Сны не снятся?
— Чистый! Не снятся! И — мар-рш отсюда!
— Стро-огий, у! А чего? Устали, что ли? Конечно, жизнь у вас тяжелая. Надо отдохнуть, родной.
— А ну… — хотел зайтись в привычном крике Илья Иванович, а затем просто вытурить в шею с объекта препротивную старушонку, но неожиданно обмяк, опустился на скамейку возле будки и уронил голову на ладони. Пуделек улегся возле его ног.
Откуда-то выплыло, забрезжило в лунном свете чье-то лицо.
…Сенька, Сенька!
Попробуй найди виновного, когда каждый считает себя правым. Да и виноват ли кто-нибудь в чем-нибудь вообще?
Началось с отца. Я накануне после лекций куда-то завалился, пришел домой уже под утро — и оказалось, что он в мое отсутствие вернулся из экспедиции, ждал, запсиховал, начал смотреть бумаги на столе и полках, книги…
«Эт-то что еще у тебя такое?!» — орал он, тряся рукописями. Это были «Чевенгур», «Собачье сердце», «Доктор Живаго». Злой, красный. Я думал, ударит. Нет, сдержался.
«Что… читаю, не видишь, что ли?» — «Я не спрашиваю… Где ты это взял?!..»
Он был Железный Человек. Непреклонный. Чистый. Один, без матери, растил меня.
«Где… ты… взял?! — долбил он меня в лоб, словно обухом топора. — Ты… ты знаешь, представляешь ли себе, что это такое?!» — «Да чего ты, в самом деле… отстань, я спать хочу…» Он вздохнул: «Нет, ничего ты, видно, не понимаешь, сынок… Ты связался с врагами, и я не могу допустить… — Он охнул, схватился за грудь. — В общем, так: я позвонил куда следует. Все обсказал. Пойдешь вот по этому адресу, — он протянул бумажку, — там для тебя уже заказан пропуск… вот в этот кабинет». — «Никуда я не пойду, что за чепуха!» — «Пойдешь. Или ты не сын мне больше. Иди и очистись от всей этой гадости, накипи. Мне горько, что ты отступил от наших идеалов…» — «Я не отступил! Ну что это за жизнь… Ты чего… откуда свалился, вообще? Ты где живешь? Какие враги?! Это же литература!»
Он встал и крикнул, указывая на дверь: «Ступай!! Или за тобой придут. Я позабочусь об этом. И ты не увидишь больше ни института, ни этой квартиры».
Можно было не ходить, конечно. Но я подумал: если уж он позвонил, все равно доберутся. Не лучше ли сделать шаг навстречу? Зачем зря рисковать институтом, который сам выбрал, расположением человека, которого люблю, который для меня — единственный на свете?
Пропуск, правда, был заказан. И я поднялся в кабинет. Представился ему. Он был круглый, опрятный, улыбчивый.
«Как же вы так? — укоризненно спросил он. — Ай-яй-яй. Ах-ах-ах». И сразу: «Где взяли? Конкретнее: кто дал?» — «Не скажу». — «Ну и не надо, пожалуйста, — краснодушно произнес он. — Мы знаем и так. Вайсман, да? Семен Вайсман? Мы ведь давненько присматриваем за ним и знаем его окружение. Надо сказать, что вы вовремя пришли сюда. Ибо та компания догуливает последние денечки. Вы, верно, рассуждаете про себя, — он улыбнулся, — мол, что это он говорит мне такие вещи? А вот что: сейчас вы сядете и напишете своей рукой: как, что и кто. Когда, где. И озаглавите это: „Явка с повинной“. Ясно?» — «Ни за что!» — «Ну, напра-асно. Я же хочу помочь вам, только и всего. Пройдете свидетелем, в институт мы не сообщим, учитесь на здоровье! Может быть, из вас и выйдет человек. И не надо упрямиться. Вы же видите: нам и так все известно. Так что с вашей стороны это будет только констатация фактов, вот и все. И не рискуйте, вы никому этим не принесете облегчения. Пожалейте отца в конце концов. Он у вас настоящий человек, патриот».
Покойный батя! Ты умер через три года, после трудного маршрута, в палатке. Я в то время уже работал мастером на стройке, а Сеня Вайсман заканчивал отбывать свой срок в колонии… Железный Человек, ты-то в чем был здесь виноват?
«Я не хочу и не буду писать доносы на друзей!» — «Перестаньте, какие тут доносы… Просто нужно сразу решить: или — или. За или против? Принципиально. Ну подумайте, что у вас может быть общего с этим… кучерявым, извините? Имейте в виду: тем, кто нас не слушает, мы можем делать весьма больно…»
…Я только похоронил отца, было тоскливо и пусто, и вдруг — явился Сенька. Прилично одетый, только короткие волосы и серое, лагерное лицо. «Что же ты наделал, сволочь?» — спросил он и попытался ударить меня в лицо кулаком. «Успокойся, Сеня. Пойдем, выпьем лучше, посидим». — «С чего ты взял, что я стану с тобой пить?» — закричал он. «А почему нет? Ну, пошли, не обижай, у меня отец помер». — «Ты же Иуда, доносчик! Раньше таких из общества исключали, они… сами стрелялись, вот!» — «Вон что… Нет, Семен, я не Иуда, и не доносчик, и стреляться не стану. Там уже все знали, поверь. И у меня не было выхода. Или вместе с тобой вдоль по Владимирке, или — нет. Почему я должен был выбрать худшее?» — «Да… с тобой тяжело. Тебе, я вижу, выгодно быть таким…» Он ушел. А вскоре и вообще куда-то сгинул, говорили, что уехал — туда… Ну и ладно. Скатертью, как говорится, дорога. И мне не в чем винить себя. Чист.
