Но послушай: в ту ночь ты вел себя совершенно естественно и непринужденно, сумеешь ли ты остаться таким, зная о присутствии свидетеля? Это мало вероятно, и, предлагая тебе это, я вполне допускаю, что ты не согласишься и, может быть, будешь прав.

Теперь, когда между нами нет больше тайн и ты, надеюсь, не сомневаешься в моей нежной любви, я хочу успокоить себя и поставить все на последнюю карту. Итак, знай, что в последний день Старого года мой друг будет в казино и уйдет оттуда лишь на следующее утро. Ты не увидишь его, а он увидит все. Сколько уменья придется тебе приложить, чтобы он не заподозрил моего вероломства! И я должна тебя предупредить об особой осторожности в разговорах. У моего друга есть все добродетели, кроме одной веротерпимости. В вопросах веры он необычайно щепетилен. В разговорах на эту тему будь внимателен, а в остальном у тебя полная воля — ты можешь рассуждать о литературе, политике, путешествиях, не стесняться ничего и, уверена, ты заслужишь его полное одобрение.

Остается сказать последнее. Не претит ли тебе, что в минуты высочайшего наслаждения, в минуты самые нежные, с мые интимные, ты будешь под бдительным оком другого ч ловека? Вот что мучает меня сейчас, и я умоляю тебя о решительном „да“ или „нет“. Понимаешь ли ты, как тяжела мне неизвестность? Понимаешь ли, как трудно было мне решиться на этот шаг? Я не смогу уснуть, пока не дождусь от тебя ответа. Если же для тебя невозможно проявлять нежность и пылкость в присутствии третьего, да к тому же незнакомца, я приму решение, которое подскажет любовь.

И все же я надеюсь, что ты согласишься. И если ты даже не сможешь сыграть роль любовника во всем блеске своего дара, это не будет иметь тяжелых последствий. Я просто дам понять, что твоя любовь уже миновала свой апогей».

Это письмо меня ошеломило. Но поразмыслив и найдя свою роль куда привлекательней той, что выбрал себе мой соперник, я от души рассмеялся. Признаться, мне было бы не до смеху, не знай я склада характера того, кто предназначался мне в свидетели. Понимая тревогу моей подруги и желая ее поскорее успокоить, я тут же набросал ей следующие строки:

«Ты бесподобна, любовь моя! Ты хочешь, чтобы я ответил „да“ или „нет“, я спешу ответить, чтобы ты получила мое письмо не позднее полудня и села бы за стол со спокойным сердцем. Да, да, да, я буду с тобой в нашу ночь, и, поверь мне, твой друг увидит спектакль, достойный Пафоса и Амафонты, и ничто не позволит ему заподозрить, что мне известен его секрет. И знай, что я, полный любви к тебе, сыграю свою роль не как любитель, а как великий актер.

Если долг мужчины в том, чтобы всегда повиноваться рассудку, если он согласился не ступать ни шагу без этого поводыря, то как же можно предположить, что мужчина постыдится показать себя своему другу в самые славные свои минуты, когда любовь и природа состязаются в покровительстве ему.

Признаюсь тебе, однако, что ты поступила бы плохо, посвятив меня в тайну с первого раза. Я несомненно отказал бы тебе в этом знаке доверия. И не потому, что любил тебя меньше, чем сейчас. Но в природе встречаются такие причудливые склонности, что я мог бы вообразить себе, что твоему любовнику только всего и надо насладиться зрелищем пылких утех, жарких сплетений и необузданных ласк любовной пары. Что это его преимущественный вкус. Тогда я мог составить и о тебе превратное представление, и досада помешала бы моей любви разгореться так ярко, как пылает она сейчас.

Сегодня же, милая подруга, дело обстоит совсем иначе: ты столько рассказывала мне о своем друге, что я узнал его, оценил и считаю и своим другом. Если стыдливость не мешает тебе показать ему, как ты нежна, пылка и ласкова со мной, то что же постыдного здесь для меня? Напротив, я должен гордиться этим. Разве мне приходится стыдиться победы над тобой? Или щедрости природы, наделившей меня могучими формами и неутомимостью в наслаждениях с любимой женщиной? Я знаю, что большинство мужчин, из чувства, которое они называют естественным, а по мне так это продукт цивилизации или предрассудок юности, не позволят, чтобы их видели в подобные минуты. Но что-то я не слышал других веских доводов в пользу такого отвращения. Я от всего сердца извиняю и тех, кто говорит, что им просто жалко бедного зрителя. Но мы-то с тобой не испытываем этого чувства, мы знаем, что нашему другу будет так же хорошо, как и нам.

Но знаешъ ли, что может случиться? Жар нашего огня воспламенит и его, и мне досадно за этого достойного человека, если он не вытерпит и бросится к моим ногам, умоляя уступить ему единственное, что может утолить его пламя. Как быть тогда? Отдать тебя? Вряд ли я смогу отказать ему в подобной милости, но мне самому придется уйти, мне невозможно будет оставаться смиренным наблюдателем.

Прощай же, мой ангел, все будет хорошо! Готовься к битве и положись во всем на счастливца, который тебя обожает!»

В назначенный день я пришел в обычное время. Моя подруга встретила меня у дверей кабинета, одетая с редкой изысканностью.

— Наш друг еще не занял свой пост. Как только это произойдет, я подмигну тебе.

— А где же этот таинственный приют?

— А вот. Видишь стенку, которая составляет как бы спинку канапе? В середине каждого из этих рельефных цветов есть маленькое отверстие, через эти отверстия и смотрит наблюдатель. Он там за стеной. Там у него кровать, стол, кресла, словом, все, чтобы провести беззаботную ночь, развлекаясь увиденным сквозь цветы.

— Это твой любовник так все устроил?

— Нет, разумеется. Он же не мог предвидеть, что произойдет.

— Я понимаю, что спектакль доставит ему громадное удовольствие, но не имея возможности обладать тобой, когда желание станет нестерпимым, что же ему предпринять?

— Это уж его заботы. Он, впрочем, волен уйти, если ему наскучит, или заснуть, если захочется. Но если ты будешь играть как следует, он не соскучится.

— Я буду таким, как всегда, только немножко учтивее.

— Только не учтивость, я тебя умоляю! Ты становишься учтивым и прощай, естественность! Ты где-нибудь видел двух пылких любовников, соблюдающих учтивость в разгаре объятий?

— Ты права, душа моя. Но проявить деликатность…